Филипп Эриа - Испорченные дети

Когда слуга вышел, Норман приблизился ко мне и обнял меня за талию. Он молчал. Я тоже. Я устало опустила голову к нему на плечо и слегка пододвинулась, чтобы лучше чувствовать его руку, руку, которая обнимала меня, прижимала к себе, сильную руку, которая спасла человеческую жизнь. Я подумала, что едва не потеряла своего друга, что жизнь его тоже была дважды в опасности - сначала в ледяной воде, а потом в бунгало, где промокшая одежда примерзла к его телу. Он был обязан своим спасением вот этому животному теплу, которое сейчас передается мне и приводит меня в волнение. Я вздрогнула у открытого окна.

Норман закрыл окна. Однако он не ошибся насчет моей дрожи, не приписал ее ночной прохладе. Норман, который в известном смысле проявлял излишнюю наивность, Норман, который меньше всего был распутен в любви, обладал, однако, непогрешимым физическим чутьем. Он легче улавливал взгляд, чем слово, и еще легче прикосновение, чем взгляд.

Итак, он понял меня. И повел к нашей постели. Прежде чем я успела опомниться, я уже лежала с ним рядом. И в объятиях Нормана я, которая с некоторых пор уже не так остро воспринимала его ласки, вновь обрела счастье, дарованное мне в наш первый вечер.

3

В Биг Бэр все пошло по-старому. Возможно, что Норман уже забыл несчастный случай с Майком и все сопутствовавшие ему обстоятельства, о которых я рассказала. Но я знала, что никогда не исчезнет в моей душе память о последних часах этого дня; снегопад, начавшийся через день на наших высотах, и тот был не в силах похоронить это воспоминание.

Однако воспоминание это не ввело меня в обман, тот вечер ничего не прибавил к жизни, которую мы вели с глазу на глаз и, однако же, порознь.

Я видела все слишком ясно.

Когда Бинни - младшей из двух сестер Фарриш - посоветовали после болезни пожить в горах вплоть до окончательного выздоровления и когда она попросила взять ее к нам погостить, я охотно согласилась на присутствие третьего лица.

- Вы будете у нас желанной гостьей, - сказала я Бинни, когда в Сан-Бернардино зашел разговор на эту тему.

И я не солгала ни ей, ни себе.

Семнадцатилетняя Бинни принадлежала к числу тех юных особ, которые, по-моему, водятся в Соединенных Штатах роями. Она шла через жизнь решительным шагом, с безмятежным челом, хотя вряд ли за ним скрывалось многое. В число ее добродетелей никак уж не входила способность удивляться чему бы то ни было; напротив, удивлялась я, видя, что она ко всему подготовлена. В ее распоряжении имелась целая система реакций, действовавших чисто автоматически; не было, кажется, такого обстоятельства или события, которое могло_бы застигнуть ее врасплох. Это свидетельствовало или о наличии весьма определенного мироощущения, или о полном отсутствии такового.

Проще всего было поместить Бинни в моей комнате, что сразу вернуло меня ко временам университета Беркли и нашего sorority. Норман спал на огромной кушетке, подложив под голову подушку и накинув на ноги ватное одеяло. Часто вечерами я задерживалась у него. Он ложился спать, а я устраивалась прямо на медвежьей шкуре, брошенной перед очагом. И прислонялась спиной к кушетке, так, чтобы Норман мог обнять меня за плечи.

Свет я тушила. Огромную комнату освещали только трепетные язычки пламени. Я смотрела, смотрела не отрываясь на багровое зарево, покуда у меня не начинали слезиться глаза; от нестерпимого жара меня всю размаривало, голова, ноги, руки - все тело наливалось тяжестью. Обуглившимся концом палки - я выбирала ее из дерева той породы, которое почти не горит, - я, как кочергой, ворошила уголья. Возможно, я рассчитывала приручить огонь. Возможно, надеялась, как надеялись некогда в старину, превратить его в доброго союзника, который защитит нас, меня и моего индейца, отгонит от нашего порога злых духов и убережет от грядущих бед.

Но пламя не обладало свойством разгонять меланхолию; она смело переступала через заколдованный круг и подбиралась к нам. Я хранила упорное молчание, опасаясь нарушить чары, равно как опасалась убедиться в том, что Норман уже заснул. Я чувствовала, как его рука все тяжелее опирается на мое плечо. Я не оборачивалась, стремясь продлить очарование, уверить себя самое, что он не мог оставить меня в одиночестве так быстро.

И это тоже были хорошие минуты.

Иной раз я сама начинала дремать, опьяненная жарой и грезами. Меня будил холод: в очаге догорали два-три последних полена, и Норман, погруженный в пучину сна, бессознательно убирал руку с моего плеча, чтобы спрятать ее под одеяло. Я подымалась с полу с затекшими членами, подкладывала в камин еще полена три и уходила от этого остывшего огня, от этого Норова, отторгнутого от меня сном, бросив на него прощальный взгляд, чувствуя, как щемит сердце.

Я шла в свою комнату, где Бинни - еще одна разновидность очеловеченного животного - была погружена в такой же крепкий сон. Открывая двери и зажигая свет, я всякий раз рисковала ее разбудить, услышать вопрос о том, который теперь час; но я не рисковала услышать шутки по поводу моего столь позднего возвращения. Уже давно я перестала надеяться, что у тех, среди кого я живу, может возникнуть даже тень задней мысли.

Но сама я американизировалась еще не до такой степени, чтобы походить на них в этом отношении. Происшедшее в скором времени недоразумение - яркое тому доказательство.

В тот день Норману надо было отправиться по делам в Сан-Бернардино, и Бинни, обрадовавшись случаю нарушить монотонный ход жизни, а также желая похвастаться перед родителями своим цветущим видом, попросила взять ее с собой. Меня удерживали в бунгало каждодневные дела; одиночество, которое я любовно взращивала во Франции, и в Америке было мне мило. Мне казалось, что в эти часы одиночества мне снова становится близка другая девушка, непохожая на их Эгннс; и эти возвраты прошлого с каждым разом были для меня все менее неприятны.

Дни становились длиннее. Когда я покончила с домашними делами, до захода солнца в моем распоряжении оставалось еще два свободных часа. Позвонив по телефону Фарришам, я узнала, что к ним только что заезжал за Бинни Норман; я решила пойти пешком им навстречу.

Я шла и шла по шоссе, очищенному снегоочистителем. Машин почти не было, и наш форд тоже не показывался. Я добралась до плотины, замыкавшей озеро с запада, а его все не было. Дорогу через Рэдлендс занесло снегом и Норман мог вернуться в Бит Бэр только через Сити Крик Роуд, где я как раз и находилась.

Прежде чем пуститься в дальнейший путь, на что я, впрочем, не сразу отважилась, я присела на парапет, отгораживавший дорогу от шлюзов. Позади меня лежал овраг; по ту сторону шоссе, почти напротив, озеро, как бы вознесенное над естественным ложем всей своей промерзшей до дна массой, блистало ледяным зеркалом, припорошенным снегом. Толстые бурые ветви деревьев, росших на берегу, подчеркивали эту незапятнанную белизну, еще резче оттененную на первом плане коричневыми стенами хижины.