Филипп Эриа - Золотая решетка

Агнесса спрятала в сумочку бесценную бумажку, снабженную требуемой подписью и печатью со свастикой, и, проходя последний раз по казарменным коридорам и лестницам, она попыталась представить себе немецкого офицера, засевшего в недрах этой бюрократической цитадели и распорядившегося ее судьбой из своих невидимых сфер.

Еще по дороге сюда Агнесса заметила на шоссе неподалеку от моста маленькое почтовое отделение, помещавшееся в бараке по соседству с разбомбленным домом. Она поспешила туда. Ей не разрешили дать телеграмму ни на мыс Байю, ни в Кань: тут пограничная зона и там пограничная зона. Зато выдали две открытки, и она послала одну Викторине, а другую Мано и обеим написала одно и то же: "Наконец уезжаю" - и поставила число и час. Вчера еще она приписала юмористическое замечание по поводу монумента в Сен-Жермен-де-Фоссе, изображенного на открытке, но сегодня ей было не до шуток.

Теперь оставалось только перейти на ту сторону. Проверка документов французскими жандармами, переход по мосту, где ждал ее второй контроль, все это показалось ей бесконечно долгим. Она чувствовала себя поистине на ничейной земле. В полном одиночестве шествовала она по этой висевшей в воздухе дороге, палимой полуденным солнцем; под ней лениво текла река; великое безмолвие царило вокруг. Агнесса сдержалась и не прибавила шагу. Она знала, вернее полагала, что за нею наблюдают с обеих сторон, и по мере того как она приближалась к немецкой заставе, все отчетливее становился маленький блокгауз, похожий на сахарную голову, в амбразуре которого, когда до берега оставалось всего метров тридцать, вдруг блеснуло дуло пулемета, направленное прямо на нее.

С ней обошлись как с неодушевленным предметом. Немецкий унтер-офицер, взглядывая попеременно то на Агнессу, то на ее фотографию, приклеенную к паспорту, старался установить, нет ли тут подлога. Он обшарил ее чемодан, протянул руку к сумочке, которую Агнесса ему подала, и высыпал содержимое на дощечку небрежным жестом, который отдался в сознании Агнессы словно пощечина. Снова ею овладело отчаяние. В течение четверти часа, когда она сидела у секретаря, пытавшегося разыгрывать роль светского человека, она обрела свою индивидуальность, на худой конец, индивидуальность мадам Буссардель; а теперь она вновь перестала быть личностью. Не шевелясь, она ждала, пока немец кончит свои манипуляции с ее записной книжкой и ее кошельком, с ее пудреницей и губной помадой, с тюбиком с таблетками и самыми интимными принадлежностями женского туалета, которые она из предосторожности захватила с собой и которые тоже были вывалены в общую кучу. А теперь, думала Агнесса, он, пожалуй, начнет обыскивать меня, шарить, наставит раздеться. Но немец пришлепнул печать на ее аусвейс, Агнесса услышала свой собственный голос, поблагодаривший унтера, и оказалась по ту сторону.

Пройдя десяток шагов, она остановилась, чтобы отдышаться, поставила чемодан на землю и надела сумочку через плечо. Она .стояла в самом центре площади, где в этот обеденный час не было прохожих и откуда лучами расходились улицы. Агнесса выбрала ту, которая показалась ей не такой вымершей, как все прочие. Первым делом она осведомилась, где почта. Ей хотелось телеграфировать на авеню Ван-Дейка, что она приедет, будет присутствовать на похоронах, что она только что перешла демаркационную линию и что поезд прибудет тогда-то. Предвидя строгие формальности оккупированной зоны, Агнесса одновременно с телеграфным бланком протянула и свои бумаги. У нее взяли только телеграмму.

- Учитывая содержание вашей телеграммы, мадам...- сказала заведующая, кинув взгляд на траурное платье Агнессы.

На вокзале, куда она направилась прямо из почтового отделения, она спросила, впрочем не особенно надеясь на успех, нет ли тут камеры хранения багажа или чего-нибудь в этом роде. Ей указали камеру, и когда она отделалась от чемодана, узнала точное время прибытия поезда и вышла из вокзала, шаг ее приобрел былую легкость, на ходу она растирала руки, освобожденные от тяжести, оттягивавшей плечи в течение трех дней, и ей захотелось поесть.

Агнесса охотно посидела бы и дольше в ресторане, где ей подали завтрак. Тут была всего-навсего одна зала; все столики у окон на улицу и на двор были отведены немецким офицерам. Сейчас немцев было здесь только пятеро или шестеро, но их присутствие сковывало языки. Агнесса, которая постаралась устроиться так, чтобы их не видеть, наслаждалась покоем. Удобно откинувшись на спинку скамьи, она, расслабив мускулы, отдыхала всем телом, каждой жилкой. Но тут она увидела, что в вестибюль набилась штатская публика и ждет, стоя в очереди, когда освободится столик. Должно быть, люди эти в том же положении, что и она, напомнила себе Агнесса. Ей подали счет одновременно с довольно неаппетитным дессертом.

Пришлось снова начать свои блуждания по городу. Вскоре Агнесса очутилась на знакомом перекрестке, и отсюда, с самого конца безлюдной улицы, она вновь увидела, на сей раз с другой стороны, немецкую заставу на берегу Алье. Чувство, что она перебралась в какой-то чужой мир, внезапно обрушилось на нее, прибавив к прежним страхам еще неизведанный страх. До этой минуты его вытесняла одна, почти маниакальная мысль, господствовавшая над всем прочим, - перебраться через границу. Теперь же Агнесса подумала о своем сынишке, с которым никогда не расставалась, разве что когда ездила ненадолго в Кань или в прошлом году - в Марсель. Но ведь тогда речь шла всего о нескольких часах, ну самое большее о сутках, и отовсюду можно было позвонить на мыс Байю по телефону. А сейчас! Она ничего не знает о Рокки и сколько еще времени ничего о нем не узнает. Аусвейс был действителен в течение трех недель. Если в это время что-нибудь случится с мальчиком, немедленно сообщат Мано и примут все необходимые меры, но она, мать, так ничего и не узнает. Да и чего ждать от этой системы двух зон с этими семейными открыточками, которые путешествуют по нескольку недель, с этим телефоном, обрывающимся у демаркационной линии, и с этими телеграммами, которые пробиваются через преграду лишь как вестники беды!.. Кровь прилила к вискам, Агнессе представилось самое страшное, и она прокляла это путешествие. Она не проклинала Буссарделей; ведь они лишь известили ее о семейном трауре. Это она, она сама, в порыве идиотской чувствительности, не думая о последствиях, приняла безумное решение.

Но ничего не поделаешь! Нельзя же в самом деле отправляться обратно. Особенно после всех тягот, которые она сама на себя взвалила, добиваясь пропуска... Тяжелым шагом Агнесса направилась в центр незнакомого городка.

До прихода поезда надо было как-то убить целых три часа. Случай или интуиция привели ее в старую часть города, она бродила по лабиринту узких улочек и остановилась перед букинистическим магазином. На витрине были выставлены старинные издания, популярные гравюры. Агнесса взялась за ручку двери, и створки, распахнувшись, разбудили звонок, который по-старчески затренькал.