Филипп Эриа - Золотая решетка

Ей захотелось выбраться из этих стен. Захотелось также поглядеть на Париж, который она видела лишь ночной порой или мельком, возвращаясь с похорон. На другой день часов около трех она сказала, что уходит, и так как тетя Эмма заявила, что ей тоже нужно пойти по делам, Агнесса предложила ей встретиться где-нибудь к концу дня.

- Чудесная мысль, кисанька! Встретимся у меховщика. В половине шестого. Я хочу взять у него две мои шубы, которые я отдавала на хранение в летние месяцы. А ты возьмешь мамины шубы. Прислугу по таким делам мы посылать не можем. И без того им приходится с утра до ночи торчать в очереди у продовольственных магазинов.

- Значит, вы с мамой сшили себе шубы?

- Вернее, переделали из меховых манто.

Тетя Эмма пустилась в объяснения. Агнессе было сообщено, что дамы Буссардель не принадлежат к числу тех женщин, которые показываются в метро в норке или в каракуле, а тем паче в соболях: у Мари восхитительные соболя. Их теория внешней скромности в первую очередь распространилась на меха. Однако зимой люди просто погибали от холода в общественных местах, в магазинах, в гостях, у себя дома: Париж не отапливался. Изобретение тети Эммы, которая вообще славилась своей смекалкой, состояло в том, что меховые манто переделали в шубы на меху. Пока не кончатся плохие времена, дамы Буссардель будут носить меха только в качестве подкладки.

С первых же шагов по выходе из особняка Агнесса получила первую пощечину оккупации. Большой флаг со свастикой бился и громко хлопал на ветру в нескольких метрах от нее. На мгновенье она застыла, сжимая рукой металлический прут дворовой калитки, захлопнувшейся за ней, и ей казалось, что, пока ее пальцы не разжались, она все еще в родном доме, пощаженном оккупацией. Этот флаг, водруженный на крыше особняка напротив, до сих пор не попадался ей на глаза; возможно, накануне не было ветра и он, незамеченный ею, безжизненно свисал с древка. А сегодня он развевался в пронизанном солнцем воздухе. Он оскорблял своим грубым пурпуром и своей паукообразной свастикой этот фасад в стиле Возрождения, более строгий, нежели особняк Буссарделей, хотя оба здания были построены примерно в одну эпоху. Наглая эта эмблема, прорвавшаяся даже за ворота, которые защищали авеню Ван-Дейка от случайных вторжений города, царила над всей улицей, над кустами парка Монсо, над его лужайками, над его деревьями, над мощными кронами древних ветеранов, еще современников Филиппа-Эгалитэ, первого их владельца. Агнесса прекрасно знала, что флаг со свастикой водружен над всем Парижем, что им заклеймены куда более чтимые и безупречные архитектурные ансамбли, но особняк под номером шесть стоял напротив их дома, это он был предметом ее ребяческих мечтаний, когда в дождливые дни она глядела на него из окна детской; ей говорили, что это была иностранная резиденция, здесь и вправду жил какой-то восточный принц, и Агнесса-девочка завистливо и зачарованно старалась разглядеть через освещенные, вдруг распахнувшиеся в весеннюю ночь окна шумное празднество, оркестр, бесконечную вереницу диковинных гостей.

Взгляд Агнессы от флага скользнул к немецкому солдату, стоявшему на часах у реквизированного особняка, о чем ей еще вчера ночью сообщил Валентин. Часовой в каске и с автоматом на плече шагал взад и вперед вдоль кустов бирючины, росших за оградой дома номер шесть; он доходил до ворот, ведущих на детскую площадку парка Монсо, и иногда под ноги ему подкатывался резиновый мячик.

Агнесса вошла в парк и, держась подальше от этого часового, от этого флага, сразу взяла влево, к аллее, шедшей вдоль особняка Буссарделей. По совету тетки она направилась к станции метро Виллье, откуда можно было попасть в центр. Старая тетушка нарочно перечислила племяннице все те сюрпризы, которые встретятся ей на пути, чтобы та не вздумала удивляться на каждом шагу. Долина Монсо оставалась по-прежнему микрокосмосом Буссарделей, а парк Монсо среди оккупированного города - полем постоянных наблюдений тети Эммы.

И все же Агнесса узнавала свой парк, хотя цветов на клумбах не было, а с цоколей сняли статуи. Произошло это совсем недавно.

- Все бронзовое они увезли,- сообщила тетя Эмма.- Сколько ни ходи по нашему кварталу, остались только Александр Дюма и Густав Доре. А если дойдешь до Елисейских полей, то там обнаружишь только Клемансо, не помню чьей работы.

- А как же немцы ухитрились? - спросила Агнесса, стараясь представить себе эту сцену.- Снимали статуи ночью?

- Но это вовсе не немцы, кисанька! Официально снимали французы. "Французская служба по переработке металла" - вот как она зовется. Ох, оккупация благоприятствует расцвету чудесных профессий и прелестных должностей, как ты сама сможешь убедиться.

На полпути к ротонде Шартр Агнесса заметила среди широкой лужайки длинные рвы, скрытые под газоном, засыпанным опавшими листьями. Была суббота. В белесом свете дня молодежь, сливки лицея Карно или св. Марии, собралась на открымтом воздухе в нескольких шагах от укрытий; сдвинув кружком стулья они ораторствовали, готовые, однако, нырнуть под землю при первом же вое сирены, при первом же отдаленном сигнале противовоздушной обороны. Агнесса вспомнила о Жильберте и Манюэле, которые никогда не заглядывают в Латинский квартал; здесь она увидела хорошо знакомую ей буржуазную молодежь, противницу любого риска, не желавшую переносить бедствия своего времени и взявшую себе девизом: "Мы здесь ни при чем, это нас не касается!" Но еще мучительнее сжалось ее сердце, когда слева, по ту сторону высокой ограды, она заметила изгоев, о которых ей тоже рассказывала тетя Эмма: еврейских матерей с желтой звездой на груди; вот уже три месяца им было запрещено появляться в общественных парках, и они приводили сюда, на бульвар Курсель, детишек, чтобы те хотя бы поиграли поблизости от парка Монсо, откуда до них через решетку долетало свежее дыхание ветерка, отдаленные взрывы смеха, где ласкала глаз пышная зелень.

Пройдя из парка по авеню Веласкеса, она вышла на бульвар Мальзерб уже совсем в ином настроении духа. В метро она не спустилась, миновала станцию Виллье, свернула направо, бросила в почтовый ящик две межзональные открытки - одну в Пор-Кро, а другую в Кань, причем тут же подумала, что, пожалуй, сама приедет раньше, чем они дойдут, - потом оглядела бульвар, полого уходивший вдаль. Широкая пустынная мостовая, тротуары без обычной парижской толпы, полное отсутствие машин, ни одного такси на стоянках - все это придавало бульвару Мальзерб неожиданно огромные размеры, открывая глазу такую необъятную перспективу, какой Агнессе никогда не приходилось видеть. Если не считать единственного раза в детстве, когда во время каникул они направлялись из одного поместья в другое и им пришлось пересечь Париж, необитаемый, незнакомый Париж, затихший августовский город - до сих пор еще ей не забылась эта картина.