Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

Остается страх.

Глубокий источник, темный и чистый. Страх. - Ты не можешь спорить с ними, ты их ни в чем не убедишь, по _ты можешь бежать_.

Он ребенок; все мысли его сошлись на единственном выходе, который навязывается сам собой. - Ты в опасности? Толпа, которую ты бессилен побороть или уговорить, угрожает тебе? _Беги_!

Со свечой в руке он бегом поднимается по лестнице, торопливо укладывает чемодан... покидает дом.

Ночь тревожна. На западе зажглись звезды, и небо все еще чуть пламенеет. С востока поднимается сильный ветер. Он вздымает тяжелую гряду туч над окраиной Клирдена.

Маркэнд идет навстречу ветру. Ветер доносит до него шум голосов, звук шагов.

Он прячется за шпалерой деревьев, окаймляющих дорогу. Густая толпа, человек сорок, проходит совсем близко от него, размахивая фонарями, обмениваясь отрывистыми словами. Пока они идут так мимо него, Маркэнд не чувствует к ним ненависти. Они не люди; они лишь функция необузданного желания, и они - часть его жизни. Его тянет помочь им, отдать им себя, чтобы удовлетворить их желание.

Они уходят вверх по дороге, идут искать его в доме. Маркэнд чувствует, что страх покинул его, что там, где он гнездился, во тьме, окутавшей его душу, вдруг воссиял свет. - Дай мне понять, - молится он неведомой Силе, связывающей его с этими людьми, - дай мне узнать, чем я навлек на себя их ненависть, чем мне привлечь их любовь. Потому что мы не оторваны друг от друга; Отчужденность между нами - ложь, и каждый из нас это понимает.

Поникший, понурив голову, как ребенок, ощутивший свою беспомощность и слабость, Маркэнд выходит на дорогу и идет к дому Деборы.

Толпа, увидев, что в окнах дома темно, выламывает дверь, бьет стекла, посуду, мебель. Размахивая фонарями, люди собираются снова в саду.

- Он спрятался у своей бабы!

- Пошли туда!

- Нет! - взвизгивает Гарольд Гор. - Вы обещали! Вы обещали! Его там нет! Я только что был там! Неужели я стал бы прятать этого выродка?

Толпа мечется по саду, темная разбушевавшаяся масса.

- Поляк! - раздается чей-то хриплый голос. - Они друзья! Бьюсь об заклад, он у поляка.

Толпа вытягивается, извивается вдоль дороги, змеей скользит к каменоломням.

Перед домом, закрыв собой дверь, стоит Кристина. В доме темно, но ее высокая фигура светлеет в темноте.

- У меня в руках заряженное ружье, слышите? Первому, кто сделает шаг вперед, я всажу весь заряд в голову.

- Давай нам Маркэнда!

- Его здесь нет.

- А вот мы поищем!

- Будь я проклята, если вы посмеете!

- Где польский ублюдок?.. Ты сама шлюха!.. Давай сюда проклятого поляка!..

- Убирайтесь отсюда сейчас же! - кричит она. - Не то я выстрелю! Еще одно слово из ваших грязных глоток - и, клянусь богом, я стреляю!

- Оставьте ее в покое, ребята, - скомандовал Лоусон. - Она добрая американка, хоть и вышла замуж за полячишку.

Прежде чем Маркэнд успел дотронуться до двери Деборы, она сама открыла ему.

- Дэвид? Проходите в сад и ждите меня. В лесу есть старая заброшенная тропинка, она выходит на уотертаунскую дорогу. Ждите меня.

Он стоял в саду Деборы и смотрел, как ветер гнал с востока громадную гряду туч. Рой за роем гасли звезды. Становилось холоднее. Он оглянулся на запад, где были его дом и каменоломни. Там звездный свет еще опоясывал небо. Но ветер дул в том направлении, скоро и там все затянется тучами. Он не мог слышать, что делается в его доме, потому что ветер относил звуки в обратную сторону. Дебора с маленьким баульчиком в руке вышла в сад. Не обменявшись ни словом, они вместе пошли навстречу черным деревьям.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РЕКА

1. ПРЕРИЯ

Эстер Двеллинг стояла у кухонной плиты и пекла оладьи. Когда оладьи подрумянились, она выложила их на блюдо, потом помешала еще тесто и вылила его шипящими кружками на жирную сковороду. Дверь отворилась, пропуская ее мужа. Филип Двеллинг был одет в белый хлопчатобумажный комбинезон, свободный в плечах, но туго натянутый на выпуклом животе; башмаки он нес в руках. Его подбородок, темный от небритой два дня щетины, был чересчур тяжел для мальчишеского лица и оттенял синеву глаз.

- Почему ты так рано собрался, Фил? - спросила Эстер, не отрываясь от стряпни.

- Хорошо было бы попасть туда к одиннадцати. Мне нужно переговорить со стариком Пааром до прихода остальных.

- К одиннадцати? Так еще нечего торопиться.

Она взяла его тазик для бритья, налила из чайника горячей воды, попробовала, потом подошла к крану и добавила холодной. Фил Двеллинг начал намыливать лицо перед маленьким зеркальцем, прибитым над раковиной.

- Ты забываешь, что нам надо еще в "Звезду". - Он брился старинной бритвой, осторожно, отрывистыми движениями, гримасничая. И в перерывах говорил: - Нужно просмотреть новый номер... кое-какую литературу... разобрать почту за два дня... Ты же знаешь, я там не был... с самого аукциона. - Красная капля проступила сквозь мыльную пену над его верхней губой.

Эстер открыла дверь, за которой была лестница, ведущая наверх.

- Ингерсолл! Ингерсолл! - позвала она.

- Ты же знаешь, мать, он никогда не встает так рано.

- Ингерсолл! - крикнула еще раз Эстер. Она услышала наверху шлепанье босых ног и опять принялась за тесто.

Глаза, вглядывавшиеся в тягучую массу теста, были широко расставлены; обыкновенные глаза, светло-серые, хорошо видевшие вдаль и вглубь; однако казалось, что воля женщины ограничивала их кругозор (воля, которая читалась и в морщинках у висков, и в аскетически сжатых губах), и можно было подумать, что она косит. Она была красива прежде, до того как на ее лицо лег отпечаток жизненной борьбы; сейчас, в тридцать пять лет, ее тяжелые каштановые волосы, неумело подобранные кверху, еще сохраняли свежесть и красоту. Она проворно накрывала на стол: пирамида дымящихся оладий, к ним сорговый сироп, маргарин, копченая грудинка, хлеб, нарезанный толстыми ломтями, кофе. Фил торопливо смочил голову (редкие белокурые волосы прямыми, как струны, прядями лежали у него на лбу), подтянул брюки и сел завтракать. Жена тоже села с ним.

- Еще я должен те деньги положить на свой счет, - продолжал он чуть жалобно, протестуя против замечания жены, что торопиться нет надобности. Это последний участок, мать. Теперь земля вся пошла, только то и осталось, что под усадьбой.

- Ну что ж, ведь тебе этого хотелось, не так ли? - Она как будто бросала ему вызов: пусть только посмеет сказать, что он этого не хотел.

- Так нужно для дела, нужны наличные деньги. - Он словно твердил заученный урок. Эстер улыбнулась. - Вот, теперь у нас есть наличные деньги: двадцать тысяч долларов.

- Не огорчайся, Фил. Ведь есть еще тридцать восемь тысяч в закладных, которые дают по шесть процентов. И в банке еще тридцать тысяч. А потом, рента за усадьбу.

- Знаю-знаю. Мы богаты, мать. Самая дрянная земля в Канзасе - девяносто восемь долларов за акр. Кто мог мечтать об этом? И говорят, дойдет до ста пятидесяти. Можно было подождать с этим последним участком.