Роже Гар - Семья Тибо (Том 2)

Против воли он вложил в эти слова весь трепет избавления, всю свою жажду свободы.

Она не двигалась, вперив жесткий взгляд в гравий дорожки под ногами.

- Что со мной произошло за эти годы... - начал он, сделав какое-то неопределенное движение. - О, не подумайте, что я стараюсь скрыть от вас что-либо. Нет. Наоборот. Больше всего на свете мне хотелось бы рассказать вам все.

- Я вас ни о чем не спрашиваю! - вскричала она, обретя вместе с вернувшимся даром речи тот резкий тон, который делал ее недоступной.

Молчание.

- Как вы далеки от меня сейчас, - вздохнул он. И после новой паузы призвался с обезоруживающей простотой: - А в себе я ощущаю такую близость к вам...

Голос его снова обрел ту же теплую, неотразимую интонацию... Внезапно Женни опять охватил страх. Она здесь одна с Жаком, кругом ночь, никого нет... Она сделала легкое движение, чтобы встать, обратиться в бегство.

- Нет, - сказал он, властно протянув руку. - Нет, выслушайте меня. Никогда не осмелился бы я прийти к вам после всего, что сделал. Но вот вы здесь. Рядом со мной. Вот уже неделя, как случай снова столкнул нас лицом к лицу... Ах, если бы вы могли сегодня вечером читать в моей душе! Сейчас для меня так мало значит все это - и мой отъезд, и эти четыре года, и даже... как ни чудовищно то, что я скажу, - даже вся та боль, которую я мог вам причинить! Да, все это так мало значит по сравнению с тем, что я сейчас чувствую... Все это для меня ничто, Женни, ничто, раз вы тут и я наконец с вами говорю! Вы даже не догадываетесь, что происходило в моей душе тогда, у брата, когда я снова увидел вас...

"А в моей!" - подумала она невольно. Но в этот миг она вспомнила о смятении, охватившем ее в последние дни, лишь для того, чтобы осудить свою слабость и отречься от нее.

- Слушайте, - сказал он. - Я не хочу вам лгать, я говорю с вами, как с самим собой: еще неделю тому назад я не решился бы даже себе самому признаться, что все эти четыре года не переставал думать о вас. Может быть, я и сам этого не знал, но теперь знаю. Теперь я понял, какая боль жила во мне всегда и всюду, - какая-то глубокая тоска, какая-то саднящая рана... Это было... разлука с вами, сожаление об утраченном. Я сам себя искалечил, и рана никак не могла зажить. Но теперь мне внезапно блеснул свет, я сразу ясно увидел, что вы снова заняли прежнее место в моей жизни!

Она плохо слушала. Она была ошеломлена. Биение крови в артериях отдавалось в ее голове оглушительным шумом. Все вокруг нее стало зыбким, все качалось - деревья, фасады домов. Но когда она на секунду поднимала голову, когда глаза ее встречались с глазами Жака, ей удавалось, не слабея, выдерживать его взгляд. И ее молчание, выражение лица, самый поворот головы, казалось, говорили: "Когда же вы перестанете мучить меня?"

А он продолжал свою речь в этой звонкой тишине:

- Вы молчите. Я не могу угадать ваших мыслей. Но мне это безразлично. Да, правда: мне почти безразлично, что вы обо мне думаете! Настолько я уверен, что смогу убедить вас, если вы меня выслушаете! Можно ли отрицать очевидность? Рано или поздно, рано или поздно вы поймете. Я чувствую, что у меня хватит силы и терпения завоевать вас вновь... На протяжении всего моего детства вы были для меня центром вселенной: я не мог представить себе свое будущее иначе, как в сочетании с вашим, - хотя бы даже против вашей воли. Против вашей воли, как сегодня вечером. Ведь вы всегда были немного... суровы со мною, Женни! Мой характер, мое воспитание, мои резкие манеры - все во мне вам не нравилось. В течение стольких лет вы противопоставляли всем моим попыткам к сближению какую-то антипатию, которая делала меня еще более угловатым, еще более антипатичным. Ведь правда?

"Правда", - подумала она.

- Но уже тогда ваша антипатия была мне почти что безразлична. Как нынче вечером... Разве могло это что-либо значить по сравнению с тем, что чувствовал я? По сравнению с моим чувством, таким сильным, упорным... и таким естественным, таким главным, что я очень долгое время не умел, не смел назвать его настоящим именем. - Голос его дрожал, прерывался. - Вспомните... В то прекрасное лето... Наше последнее лето в Мезоне!.. Разве вы не поняли в то лето, что мы под властью некоего рока? И что нам от него не уйти?

Каждое пробужденное воспоминание вызывало к жизни другие и повергало ее в такое глубокое смятение, что у нее опять возникло желание убежать, не слышать больше его слов. И все же она продолжала слушать, не упуская ни единого звука. Она задыхалась, как и он, и собирала всю свою волю, чтобы дышать как можно ровнее, чтобы не выдать себя.

- Когда между двумя людьми было то, что было между нами, Женни, - это влечение друг к другу, это ожидание, эта безграничная надежда, - тогда пускай пройдут четыре года, десять лет - какое это имеет значение? Такие вещи не стираются... Нет, не стираются, - вдруг повторил он. И добавил тише, будто поверяя ей тайну: - Они только растут, укореняются в нас, а мы этого даже не замечаем!

Она почувствовала, что в ней задето самое сокровенное, словно он дотронулся до больного места, до скрытой раны, о существовании которой она сама едва ли подозревала. Она немного откинула голову и оперлась вытянутой рукой о скамейку, чтобы держаться прямо.

- И вы остались той самой Женни, Женни того лета. Я это чувствую, и я не ошибаюсь. Та же самая! Одинокая, как тогда. - Он запнулся. Несчастливая... как тогда... И я тоже такой, каким был. Одинокий; столь же одинокий, как и прежде... Ах, Женни, два одиноких существования! И вот уже четыре года каждое безнадежно погружается во мрак! Но вот они внезапно обрели друг друга! И теперь они могли бы так хорошо... - На секунду он остановился. Затем с силой продолжал: - Вспомните тот последний день сентября, когда я собрал все свое мужество, чтобы сказать вам, как нынче вечером: "Мне нужно с вами поговорить!" Вы припомнили? Это было поздним утром, мы стояли на берегу Сены, в траве перед нами лежали наши велосипеды... Говорил я, как сейчас. И, как сейчас, вы ничего не отвечали... Но вы все-таки пришли. И слушали меня, как нынче вечером... Я угадывал, что вы готовы согласиться... Глаза у нас были полны слез... И когда я замолчал, мы тут же расстались, не в силах даже взглянуть друг на друга... О, как значительно было это молчание! Как печально! Но то была светлая грусть озаренная надеждой!

На этот раз она сделала резкое движение и выпрямилась.

- Да... - вскричала она, - а через три недели...

Подавленное рыдание заглушило конец фразы. Но бессознательно она пользовалась своим гневом, чтобы хоть как-нибудь скрыть от себя самой охватывающее ее упоение.

Все остатки страха и неуверенности, которые еще оставались у Жака, были сразу сметены этим возгласом упрека, в котором он услышал признание! Могучее чувство радости овладело им.