Джон Голсуорси - Фриленды

- Зачем мы сюда опять приехали? - начала она. - Я вижу, что-то случилось! И как ужасно ничего не знать, когда так волнуешься! - Она вздохнула. Этот легкий вздох больно отозвался в сердце Феликса. - Я всегда предпочитаю знать правду, папа. Тетя Клара говорила, что у Маллорингов был пожар.

Феликс украдкой взглянул на нее. Да! У его дочери есть кое-что за душой! Глубина, сердечность и постоянство чувств. С ней не надо обращаться, как с младенцем.

- Детка, ты знаешь, что наш милый юноша и Шейла - горячие головы, а у них в округе неспокойно. Нам надо сделать так, чтобы все уладилось.

- Папа, как, по-твоему, я должна поддерживать его во всем, что бы он ни сделал?

Ну и вопрос! Тем более, что на вопросы тех, кого любишь, нельзя отвечать пустой отговоркой.

- Пока мне трудно что-нибудь сказать, - ответил он в конце концов. Кое-чего ты, без сомнения, делать не обязана. Во всяком случае, в своих поступках ты не должна во всем следовать ему - это противоестественно, как бы ты человека ни любила.

- Да, и мне так кажется. Но мне очень трудно разобраться, как я сама на все это смотрю: ведь порой так хочется считать правильным то, что удобно и легко!

"А меня-то воспитывали в убеждении, что только русские девушки ищут правды! - подумал Феликс. - Видно, это ошибка. И не дай мне бог помешать моей собственной дочери искать эту правду! Но с другой стороны, куда ее это приведет? Неужели она - тот ребенок, который только на днях говорил мне, что хочет "все изведать"? Ведь она уже взрослая женщина! Вот она, сила любви!" Он сказал:

- Давай-ка двигаться потихоньку и не требовать от себя невозможного.

- Хорошо, только я все время в себе сомневаюсь.

- Без этого никто еще не добивался правды.

- А мы сможем завтра съездить в Джойфилдс? Я, пожалуй, не выдержу целого дня еды и "шишек"...

- Бедные "шишки"! Хорошо, поедем. А теперь спать. И ни о чем не думать! Слышишь?

Она шепнула ему на ухо:

- Какой ты хороший, папочка!

И он ушел к себе утешенный.

Но когда она уже забылась сном, он все еще стоял у открытого окна, курил одну папиросу за другой и пытался вглядеться в самую душу этой ночи. Как она тиха, эта таинственная безлунная ночь; в ее тьме, казалось, еще звучала перекличка кукушек, куковавших весь день напролет. И Феликс прислушивался к перешептыванию листвы.

ГЛАВА XXI

Что думал обо всем этом Тод, было загадкой не только для трех его братьев, но, пожалуй, и для него самого, особенно в то воскресное утро, когда в дверях его дома появились двое полицейских с ордером на арест Трайста. С полминуты Тод пристально смотрел на них, а затем сказал: "Подождите", - и ушел, оставив их на пороге.

Кэрстин находилась в чулане за кухней - она мыла после завтрака глиняную обливную посуду; тут же неподвижно стояли на редкость чистенькие дети Трайста и молча на нее глядели.

Она вышла к Тоду на кухню, и тот прикрыл за ней дверь.

- Два полицейских. За Трайстом, - сказал он. - Как быть? Пусть забирают?

С первых дней совместной жизни между Тодом и Кэрстин установился безмолвный уговор, кто из них решает в семье тот или иной вопрос. Постепенно у них выработался безошибочный инстинкт, так что между ними никогда не вспыхивали ожесточенные споры, которые обычно занимают такое большое место в семейной жизни. Лицо Кэрстин дрогнуло, и она нахмурила брови.

- Мы ничего сделать не можем. Дирека нет дома. Предоставь это мне, а сам уведи ребятишек в сад.

Тод увел маленьких Трайстов на то самое место, откуда Дирек и Недда смотрели на темнеющие поля и где они обменялись первым поцелуем; он сел на пень старой груши и дал каждому из детей по яблоку. Пока они ели, Тод смотрел на них, а собака смотрела на него. Закон отнимал сейчас отца и кормильца у этих ребятишек, но трудно сказать, испытывал ли Тод, глядя на них, те же чувства, что обыкновенный смертный, однако глаза у него стали донельзя синими, а брови насупились.

- Ну как, Бидди? - спросил он наконец.

Бидди ничего не ответила; привычка быть матерью наложила особый отпечаток на ее маленькое, бледное, овальное личико и развила в ней удивительную способность молчать. Но круглощекая Сюзи тотчас сообщила:

- Билли умеет есть косточки.

После этого заявления опять наступила тишина, и пока Тод снова не заговорил, слышно было только, как жуют дети.

- Откуда все это берется? - спросил он.

Дети поняли, что он обращается не к ним, а к самому себе, и подошли поближе. На ладони у Тода сидела какая-то букашка.

- Этот жучок живет в гнилом дереве. Правда, хорош?

- Мы убиваем жуков, мы их боимся... - Это заявила Сюзи.

Они тесно сгрудились вокруг Тода: Билли стоял на его широкой ноге, Сюзи уперлась локтем в объемистое колено, а тоненькая Бидди прижималась к могучему плечу.

- Зря, - сказал Тод, - жуки хорошие.

- Их птицы едят, - сообщил Билли.

- Этот жучок питается древесиной, - сказал Тод. - Он проедает дерево насквозь, и оно гниет...

Тогда заговорила Бидди:

- И больше не дает яблок!

Тод положил жучка на землю; Билли слез с его ноги и принялся его топтать. Мальчик старался изо всех сил, но жучок остался цел и вскоре исчез в траве. Тод его не останавливал; потом он взял мальчика и водворил обратно к себе на ногу.

- А что, Билли, если я на тебя наступлю? - спросил он.

- Как?

- Я ведь тоже большой, а ты маленький.

Билли изумился, и на его квадратном личике появилось строптивое выражение. Он сумел бы дать отпор, но ему уже успели внушить, что каждый должен знать свое место. Тишину нарушил захмелевший шмель, запутавшийся в золотых, как колосья, пушистых волосах Бидди. Тод пальцами вытащил шмеля.

- Красавец, правда?

Дети сначала было отпрянули, но теперь вернулись на место. А пьяный шмель неуверенно ползал в большой горсти Тода.

- Пчелы жалят, - сказала Бидди. - Я раз упала на пчелу, и она меня ужалила.

- Ты первая ее обидела, - сказал Тод. - А шмель ни за что на свете не ужалит. Погладь его.

Бидди протянула худой пальчик, но не решалась дотронуться до насекомого.

- Смелее, - сказал Тод.

Бидди открыла рот и, набравшись смелости, погладила шмеля.

- Он мягкий, - сказала она, - почему он не жужжит?

- Я тоже хочу погладить, - сказала Сюзи, а Билли нетерпеливо прыгал на ноге Тода.

- Нет, - сказал Тод. - Только Бидди.

Все молчали, пока собака не подняла морды, черной с розовато-белым пятном на переносице; она потянулась к шмелю, словно тоже желая его приласкать.

- Нет, - сказал Тод; собака поглядела на него, и в ее желто-карих глазах появилась тревога.

- Он ужалит собаку в нос, - сказала Бидди, а Сюзи и Билли еще теснее прижались к Тоду.

В ту самую минуту, когда головы собаки, шмеля, Тода, Бидди, Сюзи и Билли могли бы уместиться в петле диаметром в три фута, Феликс вылез из автомобиля Стенли и, пройдя в сад, увидел эту идиллическую группу - всю в солнечных бликах, на фоне листвы и цветов. Была в этом какая-то особая значительность, - тут билась сама жизнь, словно в хорошей картине или песне; она была пронизана по-детски чистым восторгом и удивлением, рядом с которыми меркнут все другие чувства; тихая заводь простоты, где сразу замирают все лихорадочные стремления и страсти. Может быть, Феликс ушел бы, чтобы не мешать, но собака заворчала и завиляла хвостом.