Валентина Немова - Изъято при обыске

Ожесточившись против дочки, стала бояться самое себя, того, как бы вдруг на самом деле не сойти с ума (внушила — таки Александра Федоровна, упорно отказывавшаяся верить, что я не помешанная, мне этот страх) и не причинить ненароком ребенку своему вреда. Терзаемая такими опасениями, перестала подходить я к Юлечке и брать ее на руки. .

Ведь именно она, — думала я, — именно из — за того, что ее рожая, попала я в капкан, подстроенный мне мужем, лишена я теперь возможности жить как прежде, полной, насыщенной жизнью, работать, писать, добиваться успеха. . Ведь если бы ее не было, я была бы здорова, поехала сейчас вместе с мужем в Ленинград, устроилась бы, как устраиваются другие женщины, писала бы, может, что-то и напечатала там. . Ведь рассказ "По имени — отчеству", написанный в 60 — м году, через полгода после окончания следствия, Сергей носил в какой-то толстый журнал в Ленинграде. Его одобрили, помогли мне доработать. Вероятно, и напечатали бы. . (В 64 году этот рассказ был — таки опубликован, благодаря содействию Н. П. Воронова и В. П. Астафьева, в одном областном сборнике и при обсуждении его признан лучшим в номере прозаическим произведением). теперь я написала бы что-то еще, может, и не хуже того рассказа. .

Я перебирала в своем уме, замутненном сильнодействующими лекарствами, все эти "бы" да "кабы" и бунтовала, бунтовала против той, кому сама же дала жизнь. .

Лежа на кровати лицом к стене, не проявляя никакого внимания ни к чему, что меня окружало, оплакивала я в душе все, чем прежде жила, чем увлекалась, в чем находила радость. .

Мама была вся в заботах. Она должна была съездить в трамвае за детским питанием, накормить внучку, перепеленать, постирать на нее и на всю семью, делать уборку в квартире, варить, ходить по магазинам. Мною заниматься днем ей было уже совершенно некогда. Эту свою обязанность, если представлялась возможность, она перекладывала на отца, что, казалось, ничуть его не обременяло. О чем бы мама ни просила его, он всегда беспрекословно выполнял, в шутку называя ее своим "начальником", не чувствуя себя при этом ущемленным…

Приходя с работы, он старался находиться со мной в одной комнате, устроившись напротив меня. Изредка мы переговаривались с ним. В основном молчали. Он — о своем, я — о своем. .

Вспоминается один день из того жуткого времени, был какой — то праздник. Пришло много гостей. Расположились они за столом в моей комнате. Я перебралась в другую, где спала в детской кроватке Юлечка. Не взглянув на нее, я легла на кровать младшей сестры Людмилы. (Уставилась, как всегда, в потолок, не находя, за что бы ухватиться, чтобы отвлечься от донимающих меня непрестанно мучительных дум). На другой, на своей кровати, лицом ко мне — отец.

Я отказалась сидеть с гостями за столом, потому что это было бы для меня чересчур утомительно. Отец же, как обычно, сослался на то, что ему в ночь та работу. Лежим, молчим, ничего не делаем. Ни я, ни он. Но я от этого извожусь вся. А у него довольное, радостное лицо. Очень любопытно мне вдруг стало, о чем он думает. И я не удержалась, задала ему вопрос:

— Папка, ты о чем сейчас думал?

И он ответил то, чего я никак не ожидала услышать:

— Молитву читал. Хочешь — научу!? — он сел в постели.

— Ты что, смеешься? — спросила я у отца гневно. И опять отвернулась к стене. Атеистка непримиримая, оскорбилась, видите ли, в своих "лучших" чувствах! Как он мог, безжалостный! Хотел воспользоваться моей болезнью, временной слабостью, чтобы сломить мой дух! Чтобы выздоровев, я прокляла себя?..

Отец, в свою очередь рассердившись, встал и вышел. .

Не всегда, конечно, я была такой воинствующей атеисткой. В детстве, как и мои родители, верила в бога. Они почему-то не посещали церковь. А я ходила туда с подружками — одноклассницами, у которых отцы были на фронте.

Но однажды о6 этих наших "культпоходах" кто-то сообщил в школу. И нас высрамили под барабанный бой перед всей пионерской дружиной. .

Так я сделалась безбожницей. Потом, в качестве учительницы, сама проповедовала атеизм. Постепенно укрепилось в сознании: бога нет. Думала, навек порвала с религией. Но ошиблась.

В 88 — м году, когда отца уже не было в живых (он скончался в 73-м, шестидесяти пяти лет от роду), а маме исполнилось 78, обрушилось на нас, Немовых, еще одно страшное несчастье: в сорокалетнем возрасте умерла от рака в дымной Магнитке последняя мамина дочь, наша с Нюрой и Тоней младшая сестра Людмила. Этого удара старенькая мама уже не вынесла. Вслед за Людочкой ушла в сырую землю. .

Непоправимость случившегося вновь повергла меня в такое смятение и тоску, что близкие, тревожась за меня, стали мне говорить:

— Не плачь, а то начнет она приходить к тебе. Молись. Поможет. На сей раз я отступила от своих "принципов", принялась молиться.

Я и теперь молюсь, радуясь своей вере, как отец радовался своей, пока был жив. Негодую на собственное глупое упрямство. Зачем отвернулась к стене в тот день, обидев отца, который хотел одного — вызволить меня из беды!

Как жаль, что нельзя воскресить его и попросить у него прощения за свою вредность!

Если бы я послушалась его тогда и обратилась за помощью к богу, убеждена: мне сразу стало бы легче. .

"Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас."

Как это ни странно, но это так: мысль о боге, который, если ты позовешь его, тебя не оставит, дает людям успокоение. .

Отец в тот день недолго на меня серчал.

Гости пели одну песню за другой. Но он не задержался в той комнате, где они пировали. Вернулся ко мне, сел на то же место и сказал дружелюбно:

— Не хочешь молиться — тогда о чем-то хорошем думай. Только о хорошем. Тебе в голову плохое лезет. А ты свое думай. Хорошее. Понятно? Тверди. И так всегда. Поняла?

Я кивнула головой, был он очень проницательный, мой отец. Дал мне именно тот совет, в котором я и нуждалась. И ведь не жаловалась я ему ни на что, а он все понял.

Гости пели: Я люблю тебя, жизнь,

Что само по себе и не ново.

Я люблю тебя, жизнь,

Я люблю тебя снова и снова. .

Вот уж окна зажглись,

Я шагаю с работы устало.

Я люблю тебя, жизнь,

И хочу, чтобы лучше ты стала. .

— Вот эту песню в уме всегда пой, — добавил отец внушительно, с уверенностью, что больше я не буду ему противоречить, и, успокоившись на мой счет, вышел. Надо же было и гостей приветить. .

Я и стала с тех пор песню эту напевать про себя, когда лезла в голову всякая муть. Тем и спасалась. Нашел — таки отец, хоть и не был врачом, верное средство от моей затянувшейся болезни. .

Промучившись так до середины зимы, объявила я в один прекрасный день маме и отцу, что еду в Ленинград. И начала собираться в дорогу. Сложив кое-какие вещички в чемодан, до того устала, что, словно подкошенная, свалилась на кровать и сомкнула веки в изнеможении.