Валентина Немова - Святая святых женщины

Такую нервотрепку ей устраивали Юдины: выгоняли меня из дома, не давали нам с нею встретиться. Но она все это выдержала. Теперь, когда я уеду и не буду им досаждать, у них не будет повода (в этом я была на сто процентов уверена) мучить старушку. Она за полгода отдохнет, а потом постараемся что-либо изменить. Мы ведь с нею, как я уже сказала, задумали новый обмен. Но при Юдиных я не стала, естественно, об этом напоминать…

Как всегда при встрече и прощании, троекратно поцеловались, посидели "на дорожку". Затем вышли мы с Галиной на улицу. Остановились под окнами квартиры. Мама уже стояла на балконе и махала мне рукой. И даже не плакала. Я просила ее "не давать воли слезам", чтобы легче был мой путь. Она подчинилась мне, как послушный ребенок.

Подхватив мой объемистый портфель и сумку, потопали мы с сестрой по направлению к автобусной остановке. Не думала я тогда, что видела маму в последний раз.

Думаю сейчас: ну что бы мне в тот момент подольше постоять, да в лицо ей посмотреть, и получше запомнить, какой она была в тот день, заплакать бы самой и вернуться, и проститься, как прощаются навсегда. Может, легче было бы мне теперь. Но такой уж, видно, я черствый человек. Ничего особенного я тогда не почувствовала и не поступила так, как следовало бы.

Но нет, зная уже, что было потом, как подействовала на меня мамина смерть, оправдываясь перед самой собой, скажу: не бесчувственная вовсе я, а наоборот, слишком чувствительная, наверное, почему и вела себя так, а не иначе в тот день, когда виделись мы с мамой в последний раз.

Как уже было сказано, между нею и мною всю жизнь стояли сестры, то одна, то другая. Сначала, когда мы, три дочери своих родителей, были маленькие — Галина, притворяясь ласковой, любящей. Когда подросли — Мила, четвертая дочь, на самом деле любящая и ласковая, к тому же болезненная, требующая особого внимания. Теперь Милы не стало. Галина открыла свое истинное лицо. И оно оказалось таким неприглядным, что мама от нее отшатнулась. И у меня появилась наконец возможность приблизиться к маме. Мы с нею подружились. А подружившись, я не могла этому нарадоваться и даже думать не хотела, что ее вот-вот не станет. А ведь ей как-никак было уже почти 80 лет. И так не хотелось мне, чтобы это произошло, что стало казаться: и не произойдет никогда, во всяком случае, в ближайшее время. На этой почве у меня было, видимо, легкое помутнение рассудка. Стала я считать свою мамочку бессмертной.

Приснился мне однажды сон, будто рою я на мамином участке лунки под картошку. И вижу вдруг: рядом с ними — длинная узкая яма. Сон этот предвещал недоброе, чью-то смерть. Я решила — мою. Оказалось — мамину. То, что я могу умереть, укладывалось в моей голове. А то, что мама — нет. Возможно, это даже и не странно, что я так считала. Человек не хочет задумываться над тем, что он не в состоянии осмыслить. Иначе ведь на самом деле с ума сойти можно…

Даже если бы я настроена была по-другому и заволновалась: а вдруг мама не доживет до будущей весны — возвращаться к Юдиным, чтобы навек с нею проститься, не стоило. Допустим, я воротилась бы, разрыдалась, а мама — пуще того. Стало бы ей плохо. Вызвали бы "скорую". Я задержалась бы, не улетела в этот день. А уехать все равно бы пришлось. Жить в Летнем мне же было негде, кроме как в саду. А там — уже нельзя. За неделю, которую я провела у Юдиных, сильно похолодало. Наступила настоящая осень, с заморозками по утрам. Кто ночевал в это время в саду, топил печку. А в нашей-то буржуйке разводить огонь было опасно. И не только потому, что это могло обернуться пожаром. Была для этого еще одна причина. Печная труба, как я уже говорила, выходила в стену. Чтобы ее перекрыть с улицы, злоумышленнику и на крышу не надо было влезать. Достаточно было, спрятавшись в кустах, пока что не сбросивших листву, руку вверх поднять. Я очень боялась, что Родион так и сделает, если я буду использовать печурку по ее назначению. Мама такую возможность тоже не исключала, поэтому очень тревожилась за меня. За меня беспокоилась она гораздо больше, нежели за самое себя. На то она и мать. Может быть, благодаря этой ее заботе и предостережениям, а главное потому, что она сразу же отпустила меня, как только я запросилась домой, со мной в то лето ничего страшного не случилось.

Чтобы я могла жить в саду с ранней весны и до поздней осени, нужно было нам с мамой сразу же, в первое после кончины Милы лето, нанять работников, снести старый дом и на его месте построить другой, на фундаменте, из кирпича или шлакоблоков, с печным отоплением. Маминых средств на эту стройку вполне хватило бы. Но я тогда была еще слишком непрактичной, чтобы до этого додуматься. А мама — слишком убита горем, чем и воспользовалась Галина, чтобы ополовинить ее денежки…

Один час двадцать минут — и я в Зимнем. Был бы билет подешевле, а моя пенсия побольше — можно было бы каждую неделю в гости к маме летать. Вошла в свою квартиру, в свой собственный дом. И хотя меня здесь никто не ждал и не встречал, стало мне вдруг так хорошо! Так уютно, так комфортно было в квартире, хотя 4 месяца сюда никто не входил. Так намыкалась я этим летом, которое и летом-то можно было назвать лишь с большой натяжкой: настолько было холодно даже в июле, особенно по ночам. А в августе я вынуждена была уже покинуть свой неотапливаемый домик. Пришлось мне обратиться за помощью к подругам, благо что их у меня в родном городе много. Они по очереди и предоставляли мне ночлег. И пока Юдины не предложили перебраться к ним, я переходила из дома в дом, как настоящая бомжиха и бродяжка. Я так устала от всех этих мытарств, что рада была без памяти, что очутилась наконец в своих владениях и не надо мне теперь ни бояться кого-то, ни унижаться перед кем-то… Безусловно, мне было жаль, что мамы рядом нет. Но ведь она тогда была еще жива и находилась недалеко от меня, так что, разлучившись с нею, не испытывала я острого чувства утраты. Тем более, что всего через две недели должна была я лететь на север, где ждали меня дочь и внучки, каждая встреча с которыми переполняла мою душу весельем, и в ней не оставалось места для печали. Я надеялась, что и на сей раз все будет так же, как всегда…

Прежде чем еще на целый месяц оставить свою квартиру, принялась я наводить в ней порядок: мыть, чистить, стирать. Как могла, украшала свое жилище. Совершила экскурсию в лес (А надо сказать, что город, в котором я живу, окружают леса, в основном хвойные. Вдоль улиц посажены лиственные деревья. Под каждым окном алеют рябинки.), наломала веточек, прогладила листья утюгом, чтобы, подсыхая, не покорежились. Сделала осенний букет. Не знаю, как называется кустарник, подаривший мне эти ветки. Листочки мелкие, малиново-красные, точь-в-точь такого цвета, как кресло, в котором сидит "Девушка с веером" Ренуара. Репродукция этой картины висит у меня в гостиной над столом. А на него я поставила вазу с букетом…