Мария Романушко - Не под пустым небом

И я поняла, зачем я приехала в этот городок. Услышать ангельское пение и увидеть Крест на цветущей горе…

А дальше был Хуст. Да простят меня хустяне, но не нашла я в этом городе ничего, из-за чего мне бы захотелось остаться. Хотя бы на день. И тогда я вернулась на автобусную станцию и, подойдя к окошку кассы, попросила молоденькую кассиршу:

– Пожалуйста, продайте мне билет до такого места, где бы куры и козы паслись прямо на улице…

Она испуганно глянула на меня:

– Не знаю я никакого такого места!

– Не может быть, – не поверила я ей. – Должно же быть в этих краях такое место.

– Да что вы ко мне пристали! Что вам нужно?

– Та езжай с нами, дивчино! – окликнула меня краснолицая тётка с большой корзиной, стоящая за мной в очереди. – Бери билет до моего села! Там тебе будут и куры, и гуси, и всё, что душа пожелает!

Покупаю билет. Набивается полный автобус. Тётки едут с базара, нахваливают каждая свою деревню.

А тётка, позвавшая меня с собой, вовсю нахваливала ковры, которые делают в их селе, уверяя меня, что без ковра я от них не уеду. Я поинтересовалась, сколько стоит ковёр.

– Совсем дёшево! Для москвички совсем дёшево отдам! – и она назвала такую сумму, которой у меня никогда в жизни не было и, наверное, не будет.

– Да у меня и денег таких нет!

– Вот уж не поверю! Чтобы у москвички не было таких денег! А зачем ты тогда сюда приехала? Да курей посмотреть?

– Ну, да…

– Да кто ж тебе поверит? Кто ж курей не видал! Из Москвы ехать за тридевять земель посмотреть на курей!

Бабы дружно заржали.

Рядом со мной сидит молоденькая женщина с ярко-синими глазами и белыми, выгоревшими волосами, повязанными косынкой. Она говорит мне:

– Не езжайте с ними, их деревня высоко в горах, там холодно. И народ там грубоватый. Выходите лучше со мной – на следующей остановке.

– А как называется место?

– Вильхивка. Там как раз и куры пасутся на улицах, и козы. Отведу вас к моей маме жить, она будет рада.

Когда мы вышли с ней из автобуса, никакой Вильхивки я не увидела. До неё ещё надо было идти. Мы пошли вдоль обочины по пустынной дороге. На повороте Анна, так звали мою спутницу, приостановилась и сказала:

– Вот здесь моего Володьку сбило машиной. Это мой старшенький. Ему шесть лет тогда было…

– А сейчас сколько?

– И сейчас шесть. Его насмерть сбило.

Меня обдало холодом. А синеглазая Анна продолжала, почти бесстрастно, но за этой бесстрастностью чувствовалось неизбывное горе и полное отсутствие сил на эмоции:

– Я тогда Ольгой ходила беременная. А Оксане было три года, и она заболела, и надо было вести её в Хуст, в больницу… А Володька… Я всегда ему говорила: не бегай с мальчишками на дорогу! Но он всё равно бегал… они тут в футбол играли… тут и машины-то почти не ходят… за час, может, одна проедет… Значит, такая судьба. Бог дал, Бог взял… Я очень Володьку любила, дочек не так… Володька самый желанный был…

Пока мы шли к селу по этой пустынной дороге, я всё о ней узнала. Анна была всего на четыре года старше меня. Но у неё уже была своя тяжёлая женская судьба. На всё лето она, как почти все женщины села, оставалась дома одна с детьми. А все мужчины уезжали на Украину.

– На какую Украину? А это разве не Украина?

– Украина – это киевщина, харьковщина. Там чернозём, поля, пшеница… Счастливые люди, кто живёт на такой богатой земле. У нас земли почти нет. У нас горы. Лес. Все наши мужчины работают всё лето в украинских колхозах. Там своих работников не хватает. А здесь у наших мужчин работы никакой нет. Вот летом они и зарабатывают на целый год. Все мужчины и вся молодёжь, ещё не семейная. Моя сестра Мария каждое лето уезжает.

– Но почему ты говоришь, что вы – не Украина?

– Нас так называют, но мы не Украина. Мы – не украинцы, мы – мадьяры. А те, которые тебя звали в другое село, они – гуцулы. Мы все – западэнцы, а наш край – Западэнщина. Ну, или просто – Карпатчина.

– А Львов – это Украина?

– Во Львове считают, что они и есть настоящая Украина, а та, восточная Украина – не настоящая. Малороссия. Но для нас как раз она и есть Украина. А львивщина – просто львивщина.

– Однако, как всё не просто!

– Ну, да. А когда Москва нас оккупировала… А ты, кстати, сама откуда?

– Из Москвы.

– Ой! Правда, что ли?

– Правда.

– У нас москвичей очень сильно не любят. Но ты не похожа на москвичку.

– Это потому, что я родилась в Днепропетровске.

– Вот я ж и говорю: не похожа. Так вот: когда Москва нас оккупировала, нас насильно приписали к Украине и включили в СССР. Но когда-нибудь оккупация обязательно кончится… мы все только об этом и мечтаем…

– А какой главный город у вас, западэнцев?

– Ужгород, конечно.

И вот, меня, «оккупантку», ведут в село, где очень не любят москвичей.

– Только ты, Мария, не говори моей матери сразу, что ты из Москвы.

– Ладно, Аня, не скажу.

– А я – не Аня, – поправила меня она. – Аня – это по-московски. У нас так не говорят.

– А как же говорят?

– Так и говорят: Анна. У человека должно быть имя, а не кличка.

– А если Анне, допустим, всего два месяца, то как?

– Всё равно Анна.

– Удивительно… Жила б ты у нас, тебя бы называли Анечкой, Анютой…

– Но это же не имя! – упрямо повторила она.

– А своих дочек ты как называешь?

– Ольга, Оксана. Только Володьку называла Володькой…

А вот и Вильхивка! Село в узком ущелье между зелёных карпатских гор. Вместо улицы – речушка. Прямо Венеция!

– А как речка называется?

– Вильхивка и называется.

Тротуаров, разумеется, нет. Жители села все ходят босиком, потому что ходят прямо по воде. Мы сразу же разулись и тоже пошли по этой реке… Она приятно холодила ноги… Речушку, то тут, то там, переходили вброд куры и козы.

– Ну, вот. Ты мечтала увидеть, как куры и козы пасутся на улице? Ну, вот смотри!

– Как в сказке!…

Она засмеялась:

– Смешные вы, городские.

А ещё в речушке плескалась малышня, много-много ребятишек, и все, разумеется, босые, кто в трусишках, а кто и без, они пускали кораблики и еловые шишки, строили из белых мелких камушков запруды… а кто-то просто лупил лопаткой по воде, с наслаждением выдавая тучи брызг!… Удивительно, как много вокруг ребятни – и на реке, и в каждом дворе. Как будто я попала в Страну Детей!

– У вас так много детей в селе!

– Три-четыре ребёнка в семье – это самое меньшее, – сказала Анна. – Это вроде бы даже мало. Пять, шесть, семь – это уже нормально. Многодетной считается та семья, где детей больше семи. Моя соседка, её тоже Марией зовут, как и тебя, так она уже девятого ждёт. А ей всего только тридцать лет. Старшей дочке – десять. Рожает без перерыва, каждый год.

– Как же это можно вынести?! – ужаснулась я.

– Нормально! – усмехнулась Анна. – Если Бог даёт столько детей, это счастье.