Мария Романушко - Не под пустым небом

Кофе, действительно, был замечательный. Горячий и ароматный. Я пила, не торопясь, растягивая удовольствие, а заодно и время своего пребывания в этом доме, из которого не хотелось уходить…

А потом я опять брела по булыжным мостовым, и вновь стал накрапывать дождик, и розовый булыжник опять заблестел, засверкал празднично… и уже сгущались сумерки, и на платформе уже стоял поезд «Вильнюс-Рига»… на котором этой ночью я уехала в ещё один незнакомый город, в котором меня никто не ждал…

Три дня в Риге. День первый – звон трамваев по узким расщелинам улиц… зелёное буйство парка в самом центре города, вокруг парка – трамваи, трамваи, как красные звенящие бусы…

Рига – большой, трудовой, спешащий город, по ритму напоминающий Москву. Но ещё больше – Харьков. Тот же неумолчный, трамвайный звон и торопливые реки прохожих… Не до прогулок в парке в середине дня.

А в самом парке – тишина и безлюдье. Зелёный пруд. Мостик. На мостике – девчонка, лет семнадцати. Стоит понуро и смотрит на воду… Господи, я знаю, когда так смотрят с моста на воду! Сама так смотрела когда-то… И больше всего хотелось тогда, чтобы кто-нибудь подошёл и отодрал меня от пыльных перил… Но никто не подошёл. И пришлось отдираться самой…

Я подхожу к этой девчонке, обнимаю её легонько за плечи и говорю:

– Не надо так смотреть на воду. Пойдём отсюда.

– Оставь меня! Я хочу умереть! – говорит она резко. И – начинает рыдать…

– У тебя что-то случилось? что-то страшное?

– Случилось! страшное! и это уже не поправить!…

И, заходясь в плаче, она рассказывает историю о том, как она, девчонка с далёкого хутора, круглая отличница, приехала в Ригу поступать в университет, как родители выкармливали целый год и продали двух поросят, чтобы собрать ей денег на дорогу и на жизнь в общежитии в столице… И вот, она приехала, и пришла в университет, прямо с вокзала, с чемоданом, а чемодан был очень тяжёлый, и она оставила его у входа, а сама пошла узнавать расписание экзаменов, а когда вернулась… когда вернулась…

– Чемодана не было!! его украли!! А в чемодане – всё! Деньги, аттестат, паспорт… Всё, всё пропало! Зачем мне теперь жить? Поступить без аттестата я не смогу… вернуться на хутор – стыд, позор! Как я посмотрю в глаза родителям?! Лучше умереть…

– Погоди умирать, – сказала я, взяла её за руку и, упирающуюся, почти силой повела за собой.

Университет был совсем близко от того пруда. Анита не хотела идти, твердила, что жизнь кончена и всё – напрасно. Но мы всё-таки пришли. Она, тихо плача, осталась стоять у входа, а я пошла в деканат. Когда я объяснила секретарю, в чём дело, та радостно воскликнула:

– Ну, слава богу! Нашлась хозяйка! А мы гадали: кто же это бросил свой чемодан и ушёл? Паренёк один принёс его сюда из коридора. Ну, забирайте!

Я подхватила тяжеленный чемодан и потащила его к плачущей у двери Аните.

– Ну, вот. А ты хотела умереть. Зачем плохо о людях думать?

Она стояла, как поражённая громом… онемев от удивления и огромного счастья. Потом кинулась меня целовать.

– А я-то тут при чём? Ты и сама могла бы его поискать, а не бежать на пруд топиться.

– Ой, какая же я дура! – смеялась Анита.

Потом я посторожила чемодан, пока она получала направление в общежитие, и помогла его дотащить до её комнаты.

На прощанье мы обменялись адресами.

(И потом, через месяц, я получила от неё ликующее письмо: она поступила! У неё всё отлично! А её родители, которым она поведала историю с чемоданом, шлют мне привет и приглашают в гости на хутор).

Первую ночь в Риге я ночевала на вокзале. Потому что в гостиницах мест не было.

А на вокзале было почему-то страшно много народу, просто столпотворение какое-то, и единственное местечко, которое я для себя нашла, – уголок на высоком, холодном подоконнике. На нём я просидела всю ночь, даже задремать было невозможно, а с первой электричкой уехала в Юрмалу.

Пришла на берег, на белые, песчаные дюны, и уснула здесь среди чаек и ковылей…

Дзинтари, Майори, Дубулты… Маленькие одноэтажные посёлки, слепленные солнцем и сосновыми смоляными запахами в единый город, растянувшийся вдоль Рижского залива, вдоль светлого песчаного берега и светло-голубого неглубокого моря… Шум сосен на ветру, шорох песчинок под ногами, крики вездесущих чаек… Здесь нет ялтинской, или сочинской толкотни на пляже, здесь простор и малонаселённость даже в разгар сезона. И когда ты здесь один – то ты один, а не в муравьиной куче незнакомых и ненужных тебе людей. Я влюбилась в Рижское взморье с первого взгляда и на всю жизнь. Эти чистые, белые дюны… нежность мельчайших песчинок… это пересыпание песка с дюны на дюну – как в песочных часах… Нет, не поеду ночевать на вокзал, буду ночевать тут, на берегу.

Лежала на дюне и смотрела на море, как медленно садится и медленно тонет солнце… Пляж пустел, песок становился прохладным, чайки заполонили берег… Я перешла на скамью, она была теплее песка, растянулась на ней и, с последними солнечными лучами, уснула…

Проснулась я оттого, что на меня кто-то смотрел. Я открыла глаза. Рядом со скамьёй стоял парень лет девятнадцати. Высокий, темноволосый. И с интересом смотрел на меня.

– Что вы тут делаете? – спросил он.

– Разве не видите? Сплю, – ответила я.

– А почему здесь?

– Потому что больше негде.

– Это интересно, – сказал он, и что-то в его интонации мне не понравилось. Какая-то нехорошая ухмылка.

В это время я услышала крики. И увидела, как из раздевалки неподалёку от моей скамьи выбежали две девушки и два парня. Парни хватали девушек, те отбивались… забежали в другую раздевалку, и оттуда донеслись крики… и опять кто-то побежал по песку вдоль воды… Мне от всего этого сделалось холодно, внутри и снаружи. Я встала со скамьи и пошла к дорожке, ведущей с пляжа.

– Куда же вы? – окликнул меня парень.

Я не ответила и ускорила шаг. Он догнал меня и перегородил мне путь.

Я обогнула его и пошла ещё скорее. Он опять возник прямо передо мной на дороге, как будто вырос из земли. Я сделала шаг влево – и он, я сделала шаг вправо – и он тоже. Глаза у него были злые.

– Я не отпущу тебя! – сказал он жестко.

И я вдруг поняла, что он как раз того самого тупого возраста, с которым невозможно говорить и бессмысленно что-либо объяснять. И просить. И взывать к совести или жалости… И я поняла, что попалась. Как птичка в клетку. Но дверца в клетку ещё оставалась не захлопнутой…

И тогда я с силой оттолкнула его и побежала… Я бежала так, как никогда в жизни не бегала. Мои ноги не чуяли касаний земли. Может быть, я даже установила в ту ночь какой-нибудь мировой рекорд, только об этом никто и никогда не узнает. Мировой рекорд в спринтерском беге в тёмном ночном лесу…