Мария Романушко - Не под пустым небом

– Сколько?

– Сто рублей.

– Правда?

– Конечно, правда. И это смешно. У меня месячная зарплата сто рублей. А я – каждый день столько состригаю.

– Как тебе удаётся?

– Очень просто. Просто я с каждого клиента беру рубль за хлеб. А клиентов у меня приблизительно сто человек в день.

– Так много?

– Да. Тут только успевай крутиться.

– А как же ты ухитряешься слупить с каждого по рублю за хлеб?

– Всё просто. Когда человек идёт в ресторан и заказывает дорогое вино, закуску всякую, он что, будет мелочиться, подсчитывая, сколько он кусков хлеба съел? Ну, да, реально копеек на пять. А то и меньше.

– Но это ведь… как бы воровство?

– Не смеши. Никакого воровства. Я просто забочусь о клиенте, выписываю ему хлеба с запасом, чтобы он ел от пуза и не остался голодным. Вот и всё! А то, что он не доел чего-то – ну, это уж его проблемы. А я – ни какой-нибудь жулик, или вор-карманник, я – хороший, заботливый, предусмотрительный и предупредительный. Все клиенты меня благодарят. Ещё ни один не ушёл недовольный.

– А зачем тебе так много денег?

– Просто приятно. В чулок не складываю – зачем? Хата у меня в Киеве есть, с матерью живу, я у неё один. Машину не хочу – всё равно в этот же день разобью. Просто приятно: не считать копейки, не дрожать над ними. Люблю сорить деньгами, тратить на всякую чепуху.

– На какую, например?

– А чёрт его знает! Я и не замечаю, как они испаряются, эти деньги. Но мне нравится не думать о них. Приятно чувствовать себя свободным человеком. Вот моя мать всю жизнь считала копейки. Они школьная учительница, и дед с бабушкой тоже. Династия, так сказать. Я, кстати, тоже хотел быть учителем. Мечтал просвещать молодое поколение… стишки писал… Поступил на филфак – без проблем! А первую сессию завалил и загремел в армию.

– А почему завалил-то?

– А чёрт его знает! Просто прогулял полгода, ничего не делал, с ребятами и девчонками по кафешкам шлялись, или целыми днями мог слушать битлов… сам начал сочинять какие-то песенки, но ничего стоящего… А про универ в это время даже не думал. Думал: что, я литературу не сдам? А там оказались такие горы, которые надо было за эти полгода прочесть! Просто вавилонские! Ты даже не представляешь!

– Представляю. Сама в Литературном институте учусь.

– В Литературном? – он даже присвистнул от удивления. – В Литературный я даже и не пытался. Хотя, конечно, мечта была.

– Ещё не поздно попробовать.

– Поздно.

– Почему?

– Я давно ничего не пишу.

– Это, может, временно?

– Нет. Это не временно. Это в армии произошло. Что-то сломалось внутри… Теперь даже самому смешно, что когда-то стишки писал… Я из армии вернулся циником.

– Ребята, мы закрываемся, – сказали нам.

– Значит, надо выметаться, – сказал он.

Мы вышли на тёмную улицу. Было четыре утра и было очень холодно, как всегда перед рассветом. До первой электрички в Ригу было ещё далеко. Деваться было совершенно некуда.

– Послушай, – сказал он, – а пойдём обратно в Дубулты! В мой вигвам. Правда, он закрыт, и ключа у меня нет, но там есть одно окошко, которое не плотно закрыто…

И мы пошли обратно той же дорогой, которой пришли сюда. Она была всё так же пустынна…

Окошко, о котором говорил Володя, было довольно высоко над землёй. Он притащил какие-то ящики, состроил из них такую приступочку. Открыл окно палкой. Схватился за раму, подтянулся и очень ловко влез в окно. Как будто занимался этим каждый день.

– Давай, залезай! – крикнул он изнутри.

– У меня не получится!

– Ерунда, всё получится!

Он подтащил изнутри под окно стол, влез на него, протянул мне в окно обе руки и с удивительной лёгкостью втащил меня в окошко.

– В тебе хоть тридцать килограмм будет? – спросил он. – Что-то в тебе никакого веса не ощущается.

– Не тридцать, а целых сорок три.

– Ах, какая толстуха! – засмеялся он. – Ты чего такая тощая? Не жрёшь что ли ничего?

– Пантомимой занималась.

– А… вот оно что. Здорово. А ты Енгибарова видела когда-нибудь? Был такой мим.

Я не сразу ответила ему. И во тьме он не мог видеть моего лица.

– Ещё он был клоуном, – сказал Володя. – В Киев часто приезжал, в цирке выступал. Не видела?

– Видела… Даже знакома была.

– Ух, ты! Повезло тебе.

– Повезло…

– Жалко, что он умер.

– Жалко… Ровно год и три дня назад.

– Ты так точно помнишь?

– Как же мне не помнить? Если я его всю жизнь люблю.

– Что, правда?… Извини, если я что-то не то сказал.

– Всё то. Спасибо, что ты заговорил о нём. А то я уже больше двух недель езжу, а поговорить о нём было не с кем…

– Я даже не знаю, что сказать тебе…

– А ничего больше не надо. Главное – мы вспомнили сейчас о нём. А где-то он нас услышал…

– Ты веришь в это?

– Если б не верила, то просто чокнулась бы уже.

Внутри вигвама было не намного теплее, чем снаружи. Только ветра не было. Володя пил пиво, а я минералку. Из еды были только лимоны. Володя давно протрезвел и был грустный. Был слышен шум сосен вокруг вигвама…

И так мы сидели в тёмном вигваме на берегу Рижского залива, и общались, как общаются обычно случайные попутчики в поезде дальнего следования.

– Всё-таки непонятно, как после филфака тебя занесло в ресторан.

– Не после филфака, а после армии. Я же тебе сказал, что из армии я вернулся циником.

– Можно спросить: почему?

– Спроси.

– Почему? Мои одноклассники служили, но, по-моему, вернулись такими же, какими туда ушли.

– Это только кажется, что такими же. Армия, как и тюрьма, это такая мясорубка… Ну, а потом ещё важно, где служишь.

– Они служили на Украине, под Киевом.

– Ну, вот. А я служил на китайской границе… В то время, когда была вся эта заваруха… Когда китайцы лезли через границу, как тараканы… Эти психические атаки… они мне потом снились в страшных снах. Китайцы – умные черти, в психологии разбираются. Они первыми пускали детей, потом женщин, а потом шли сами за ними… И вот они идут на нас – и их бессчётно… идут молча… А у нас приказ: сдерживать – но не стрелять! Ну, нервы у многих не выдерживали… друг в дружку стреляли…

– Насмерть?

– Бывало, что и насмерть… И ещё одна жуткая вещь: на утренней поверке командир говорит: кому не под силу это выдержать (психическую атаку), у кого нервы сдали, – сделайте честно шаг вперёд.

Он замолчал.

– И?…

– Некоторые сделали шаг вперёд… И – всё.

– Что «всё»?

– К стенке. Как изменников Родины.

– Не может быть!

– Не может, но – было. Такое не придумаешь.

– А что же они потом родителям написали?

– Что геройски погиб на границе, защищая рубежи Родины.

– Ужас!…

– Там, на границе, я понял, что жизнь не стоит и копейки. Там я понял, что не хочу возвращаться на филфак. Не хочу становиться учителем, не хочу учить детей, не хочу им врать, не хочу внушать любовь к этому мерзкому государству! Там, на китайской границе, кончились стихи…