Мария Романушко - Не под пустым небом

– Если б я ходила в церковь, то это сразу стало бы известно в школе, и у меня были бы большие неприятности. Могла бы и работы лишиться. Всё-таки советская власть резко против Бога. И я привыкла таить какие-то вещи в себе. Вера в Бога – всё-таки это очень личное, даже можно сказать интимное дело каждого. Зачем выставлять это напоказ? Но лучше, прекраснее Заповедей Блаженства на свете ничего нет. И ясно, что простой человек не мог это сказать. И даже гениальный не мог. Это – ниспослано сверху…

– Значит, вы всё-таки веруете?

– Я в одно не могу поверить: в беспорочное зачатие. Вот это у меня в голове совершенно не укладывается. Всё-таки земной мир живёт по земным законам. Зачем было придумывать про непорочное зачатие, я не знаю. Сразу возникает какое-то недоверие ко всей этой истории. Но даже если отец Христа – плотник Иосиф, это ничуть не умаляет значение Нагорной Проповеди…

Иногда Екатерина Андреевна просила, чтобы я почитала ей свои стихи. Она была не просто школьной учительницей, она была большим знатоком русской литературы, особенно любила Фета и Тютчева, а ещё Лермонтова, говорила, что Лермонтов незаслуженно принижается по сравнению с Пушкиным, говорила, что Лермонтов гораздо трагичнее и глубже Пушкина. Я была с ней полностью согласна, и её это радовало, и сближало нас ещё больше. Кстати, она считала, что проза Пушкина гораздо интереснее, чем его стихи. Я тоже так думала.

– Мария, а как вас можно называть уменьшительно? – спросила она. – А то Мария – слишком официально звучит.

– Называйте просто – Маша.

– Ах, ну да! Конечно же – Маша. Как у Пушкина, в «Метели». А я почему-то забыла об этой форме. Выпала из головы. Думала: может, Мари? Или Марыся? Как это хорошо: Маша… Очень тёплое у вас имя.

– Мне тоже нравится.

А потом в Таллинн приехал Кирилл Георгиевич, так у нас с ним было договорено. Дальше мы собирались ехать вместе в Пярну. Там жил его большой друг – поэт Давид Самойлов, и Кирилл Георгиевич хотел нас познакомить.

– Екатерина Андреевна, сколько я вам должна за неделю чудесной жизни в вашем доме?

– Давайте не будем о деньгах, – сказала она.

– Как это? – не поняла я.

– Вам было хорошо? И мне было хорошо. Ну, вот и славненько.

– Как же мне вас отблагодарить? Я не могу просто так уйти…

Она задумалась. А потом, смущаясь, сказала:

– Вообще, есть одно дело, которое я не могу сама сделать. Но я стесняюсь просить вас об этом.

– Пожалуйста, не стесняйтесь! Я очень хочу что-нибудь для вас сделать.

– Генеральная уборка… – прошептала она. – Я сто лет не мыла окна и не подметала под своим диваном… не могу согнуться…

Целый день я с воодушевлением драила её маленькую квартирку. Окна засверкали… Засверкали стёкла в книжных шкафах… Сняла и постирала абажур, и он оказался гораздо более весёлого оттенка. Надраила подоконники, ножки у стульев и шкафов, входную дверь, газовую плиту, кастрюли и сковородки. Не оставила ни одной пылинки ни в одном углу. Екатерина Андреевна наблюдала за мной с восхищением, пытаясь умерить мой пыл:

– Может, абажур трогать не будем?

– Будем, Екатерина Андреевна!

– Может, сковородки я сама?…

– Да чего уж там! Наводить блеск – так наводить!

А потом мы с Кириллом Георгиевичем купили ей огромный букет красных роз, и она даже прослезилась:

– С последних школьных экзаменов мне никто не дарил цветов… лет десять в моём доме не было цветов, тем более – красных роз…

И, страшно смущаясь, она сказала:

– Машенька, мне очень неудобно, но у меня к вам ещё одна просьба… если вас это, конечно, не затруднит… Я очень люблю вышивать, но в последнее время в Таллинне невозможно найти канву для вышивания. Я слышала, что она есть в Москве, хотя и там дефицит…

– Екатерина Андреевна, я с радостью найду и вышлю вам канву для вышивания.

…И я не раз высылала ей канву. Изредка мы обменивались письмами.

А где-то через год я получила письмо от её соседки и, ещё не распечатывая его, поняла, что больше мне посылать канву для вышивания некому…

…Потом, спустя годы, бывая в Таллинне, я всегда приходила на улицу Куке, к этому домику в кустах сирени, и, глядя на окошки Екатерины Андреевны, вспоминала наши беседы о Боге под зелёным абажуром, вспоминала трогательные глазированные сырки по утрам, и как она задорно пела песенку времён Первой мировой войны:

Я так и не знаю, разрешила ли она для себя проблему непорочного зачатия Христа. Ну, что ж, будет, о чём поговорить когда-нибудь…

Бывая в храме, я всегда пишу поминальную записочку, и в ней, среди дорогих мне имён, – имя маленькой старушки из сказочного Таллинна…

Пярну. Мы разминулись с Давидом Самойловым буквально на пару дней – он срочно уехал в Москву.

Пярну, сказочные десять дней…

В то лето повсюду шли дожди, но Пярну нам подарило солнце.

Деревянный голубенький домик на берегу залива. Полнолуние… Воркующие под крышей голуби… Чайки на песчаных отмелях, закаты… Мол, уходящий в море…

День рождения Кирилла Георгиевича, ему – пятьдесят семь. На теннисном корте он обыгрываешь всех, даже двадцатилетних. Я ужасно гордилась этим. Самым радостным для меня было услышать: «Ваш отец так прекрасно играет!»

В Пярну я стала говорить своему крёстному «ты», «папа Кирюша».

Как-то вечером мы сидели на берегу моря, над морем висела полная, переполненная молочным светом луна… Прямо от моих ног убегала лунная дорожка… И мне вдруг показалось, что я сейчас встану на неё – и побегу, как моя любимая гриновская героиня – Фрэзи Грант, бегущая по волнам…

– Куда ты?! – испуганно вскрикнул мой крёстный.

Я огорчённо оглянулась:

– Папа Кирюша, ничего страшного не случилось бы… Ведь я ВЕРИЛА, что я побегу!

– Но ты не умеешь плавать, я испугался…

…Через много лет я опять окажусь здесь, в Пярну, с мужем и десятилетним сыном. И буду ходить по этим улочкам в поисках голубенького домика с голубями, воркующими под крышей… Это будет ранней весной, и в этот раз мне удастся-таки побегать по морю – ведь оно будет ещё замёрзшим…

Сентябрь 1973 года.

…Я лежу на твёрдом топчане в комнате Каптерева… ночь… но я не могу уснуть от счастья!… Вокруг меня – картины, кувшины, черепки, камни, старые табуреты, заляпанные краской… И запах, запах, потрясающий запах каптеревской комнаты-мастерской!…

Я думаю: «Вот я и в раю…»

Целый месяц я буду жить в его комнате, пока он путешествует по Крыму. Его маршрут похож на мой прошлогодний: Севастополь, Судак… В Судаке он будет жить у моих родственников, они уже ждут его, я написала им, и мне страшно приятно, что он будет жить в том же доме на горке, в котором жила и я прошлой осенью…