Мария Романушко - Не под пустым небом

– Почему тот человек, который приходил ко мне в Одессе, который разыскал меня по твоей просьбе, почему он называл тебя Марией?

– Потому что уже год, как я – Мария.

– Что это значит?

– То, что год назад я крестилась. И при крещении мне дали новое имя.

Отец удивился. Но не очень. Сказал, что имя я себе выбрала хорошее. Так звали мою прабабку – кубанскую казачку.

Но вообще, в те рижские, метельные дни отец не называл меня по имени. Он говорил мне: «Доця». Так он меня называл в детстве. Так он меня называл и сейчас. И мне это было так сладко, сладко… Я опять, временами, чувствовала себя маленькой, и от этого мне тоже было так сладко, сладко… Он говорил: «Доця, милая моя доця, любимая моя доця», – и как будто невидимой нитью связывал сегодняшний день – с моим, далёким уже детством… Как будто заштопывал ту огромную дыру в моей жизни, когда никто мне этого ласкового слова не говорил… «Доця, доця…» Всю нежность, которая копилась в нём семнадцать лет разлуки, он спешил выплеснуть на меня в эти дни…

– Доця, доця!… Если б ты только знала, как я тебя ждал! И тогда – двадцать четыре года тому назад… И сейчас, когда получил твою открытку, с сообщением, что ты едешь ко мне. Если б ты знала!…

– Теперь знаю. А если б ты знал, как я тебя ждала! Всю жизнь…

– Теперь знаю…

Наконец я рассекретила все свои «секретики». Наконец, мне не надо прятать свои воспоминания. Наконец, меня никто за них не отругает и не упрекнёт. Наконец, я могу задавать вопросы, которых у меня накопилось слишком много за мои почти двадцать четыре года!

Наконец, я узнала, почему отец не жил с нами в моём раннем детстве. Я и раньше чувствовала, что не было у него злого умысла. И не его была вина в том. Я чувствовала, чувствовала, что у мамы есть свои «секретики» и она не собирается показывать мне, что же там хоронится – какие тайны, и какие драгоценности… или, наоборот, какие страшилки…

Нет, не отец бросил нас. А мама уехала от него. Ещё до моего рождения. А он очень хотел меня – девочку, дочку. Хотя обычно молодые отцы жаждут продолжиться в сыновьях. Но… мой отец хотел именно меня!

– Почему? – спрашиваю я.

– У нас в семье было шестеро мужчин. Отец, нас четверо братьев. И брат матери, который был одинок и жил с нами. И только она одна женщина в семье – мама. Мы её обожали все! Александр, старший брат, женился раньше всех и дочку свою назвал, конечно же, в честь мамы – Анной.

Отец говорит:

– Когда Лиля, беременная, уехала от меня, родители мои решили, что Лиля не любит меня – вот и всё. Они были очень обижены за меня. Я их пытался убедить, что Лиля просто не декабристка, не может жить в нашей дыре, какой была тогда Макеевка. Но, с другой стороны, во время войны, во время оккупации Лиля была подпольщицей, связной… Стало быть, она – не робкого десятка. Но на бытовых неудобствах сломалась…

– На Философской улице тоже никаких особых удобств не было.

– Но Днепропетровск – большой, красивейший город, а Макеевка – пыльная горняцкая дыра. Лилю, к тому же, общая обстановка в посёлке угнетала. Было полно босяков, драки, поножовщина, одним словом, преступность цвела махровым цветом… Вечером страшно было выйти на улицу… да и днём тоже. А Лиля такая красавица была… я всё время боялся за неё…

Отец говорит:

– Однажды Лиля сказала мне: «Это всё из-за того, что мы поженились тринадцатого числа. Все неурядицы нашей жизни. Я не хотела тринадцатого, а ты меня потащил!»

Она действительно не хотела тринадцатого идти в загс, а я смеялся и буквально тащил её за руку, я говорил ей: «Давай всем докажем, что тринадцатое – самое счастливое число!» Я считаю, что число тут ни при чём. Просто мы были слишком молоды, и обстоятельства были против нас. Мы не могли сами выбирать, где нам жить, где работать. За нас решало государство. Это ведь были ещё сталинские времена, послевоенные…

А потом, через год, день в день, родилась ты! Разве можно считать этот день не счастливым?! Я был без ума от счастья! Девочка! желанная дочка! Меня отпустили на несколько дней с работы. Мы приехали в Днепропетровск с братом Женей и с мамой. Все были счастливы. Все верили, что мы с Лилей помиримся. Хотя мы и не ссорились вовсе… В двадцать один год я стал отцом! Я был самым счастливым отцом. Я до сих пор так считаю. Потому что у меня есть ты! Ты – самая любимая из всех моих дочерей. Никого я потом так не ждал, как тебя. И никогда уже так страстно не желал дочери. Ты, моя любимая дочь, у меня уже была. И потом было как-то всё равно, кто родится… Жена моя нынешняя, Рита, даже обижалась, что мне всё равно…

Господи, мой отец любит меня, любит! Я всегда это чувствовала, всегда! Значит, это не было самовнушением. Это – ПРАВДА.

С горечью, с болью он рассказывает о том, как пытался перевестись на работу в Днепропетровск – чтобы быть с нами. Со мной и с мамой. Как молодой специалист, он не имел права уволиться по собственному желанию. Он должен был отработать три года. И его не отпустили. Хотя он ездил даже в Киев, в министерство – но всё напрасно! Ему сказали в министерстве:

– Ничего с вашей семьёй за три года не случится! С войны жёны мужей ждали дольше. Отработаете своё – тогда и езжайте!

Но поехал отец совсем в другие края… Ещё до того, как закончился срок его отработки. Неожиданно к этому сроку добавился другой срок…

Отец говорит:

– У меня замечательная мама Она нас, детей, всегда безумно любила. Да и сейчас, когда мы все давно взрослые мужики, не иначе, как «деточка» не называет. «Деточка, деточка!» Это и хорошо, конечно, но и…

– Что «но»?

– Прежде всего, я думал всегда о маме. Думал: только бы маму не огорчить, только бы у неё не было сердечного приступа. У неё смолоду больное сердце. И я всю жизнь живу в страхе за неё. И часто поступал не так, как хотел. А только чтобы свою любимую маму не огорчить. И тогда, когда из лагеря вернулся…

– Из какого лагеря?

Он с удивлением смотрит на меня. Он думал, что я всё знаю.

Так вот о чём не договаривали мама и бабушка! Вот что они скрывали от меня. Вот их страшные «секретики»! Они, наверное, думали, что я буду очень страдать, если узнаю, что отец мой был в заключении. Но они не подумали, что от незнания человек страдает не меньше.

– Мне бы ещё долго сидеть… но Сталин умер. Это принесло освобождение.

– Но за что тебя посадили, папа?

– Авария на заводе произошла, когда я там работал. Это в Макеевке… Я был сменным мастером. Меня обвинили в диверсии…

– Какой бред!

– Тогда везде и повсюду искали диверсантов, террористов…

– Сколько тебе было тогда?

– Двадцать два… Не знаю, как родители это пережили. Для них это был страшный удар.