Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко…

Итак, мы отправляемся в наше первое большое путешествие. Едем к бабушке на Украину. В город Новомосковск на реке Самара.

…Был холодный вечер, моросил дождь… Серо, скучно, никакой праздничной приподнятости перед дорогой. Ехать почему-то не хотелось. Меня скребли какие-то нехорошие предчувствия. Но я не хотела им верить, я думала, что моё тревожное настроение из-за того, что я давно никуда не ездила, а с тобой еду так далеко первый раз.

Но вот уже мокрый перрон поплыл за пыльным окном, застучали колёса, замелькали огни полустанков – и зелёный поезд «Москва – Днепропетровск» понёс нас к югу… Что-то нас ждало там?

Ночь была мучительная. В купе духота, сильно качало, ты не мог уснуть – тебя раздражал и ежеминутно будил стук колёс. Который так сладко баюкал меня в детстве, когда мы ехали с бабусей из Днепропетровска в Оренбург. Любимая музыка детства – стук колёс… Но тебе она не пришлась по душе. Ты её воспринимал, как муку. «Слишком грохочет!» – ворчал ты. Хотя ты ведь привык к стуку моей «Олимпии» по ночам, разве это не похоже?

Я тоже почти не спала, слишком узко нам было на одной полке, да и твои вздохи и ворчание не давали мне уснуть. Думаю, ты не спал ещё и из-за голода. Ты очень плохо поел перед отъездом, а в поезде, к тому, что я приготовила в дорогу, вообще ни к чему не прикоснулся. Ты требовал свою любимую гречневую кашу, но где мне её было приготовить? И ты решил лучше голодать, чем есть бутерброды. А слово горца – железное слово!

Стучали колёса, мелькали фонари на ночных полустанках… постепенно светлело небо на горизонте…

Вышли на пустынный, залитый 30-градусной жарой, перрон… Кроме нас, на этой станции никто больше не сошёл.

Нас встречала бабушка Дора. Увидела нас, пошла торопливо вдоль платформы, опираясь на палочку, а в другой руке – букетик оранжевых бархатцев и ноготков… Моя милая, старенькая бабушка… Сердце у меня защемило при виде её…

В этом городке мы прожили ровно месяц. Долгий, мучительный, но всё равно прекрасный…

Бабушкин дом стоит рядом с большим городским парком, в парке – река Самара, пляж с белым песочком, на другом берегу – лес. И окна бабушкиной квартиры смотрят на всю эту красоту… До пляжа идти две минуты. Можно идти прямо из дома босиком и в купальнике. Такое вот курортное место.

Бабушка не нарадуется, что её золотой правнук наконец-то у неё в гостях. У бабушки большие планы по нашему откармливанию, она считает, что мы оба слишком тощие, и нами надо всерьёз заняться…

Гуляем по городу: когда-то тут шли бои…

Переходим по мосту Самару: этот мост когда-то охраняли немцы, и моя мама-девочка переходила его, каждый раз рискуя жизнью, потому что несла бланки документов для партизан…

По вечерам, когда Антон уже спит, мы подолгу засиживаемся с бабушкой на кухне, и она мне рассказывает – про то, как всё было… Про подполье, про предательство, про расстрел моего деда Андрея, про гестапо, про пытки… Я это слышала уже много раз, но бабушка опять мне рассказывает… Столько лет прошло, а она не может забыть – да и как это забудешь?… И можно ли об этом не говорить, когда это не отпускает?…

А на братской могиле, где похоронен мой дед, нет его фамилии. Это грустно… И неправильно, несправедливо! Но бабушка говорит, что ничего уже не сделаешь.

А раньше – фамилия деда была. Раньше – когда могила была в другом месте, на окраинной улочке города. Это тоже была братская могила, со списком имён. Бабушка меня привозила туда, когда я была ещё ребёнком. Я помню эту могилу, с простым, даже бедным памятником из какой-то белой жести… Но там было почему-то хорошо. Вокруг – маленькие домики, каштаны и акации, густая трава, жаркое солнце и шмели…

Но потом останки подпольщиков перенесли в центр города, где устроили целый мемориал из белого мрамора, с красивым памятником и вечным огнём. Здесь же захоронили и солдат, которые погибли при освобождении города от немцев. Но почему-то имена солдат и офицеров написаны, а подпольщиков – только несколько человек… Бабушка говорит: «Не удосужились…» Такая вот грустная история.

И нигде, нигде нет имени моего деда, Андрея Ивановича Панченко, который был одним из руководителей Новомосковского подполья, был схвачен по доносу предателя, и был расстрелян…

…Потом, через много лет, я прочту книгу про Новомосковское подполье – и… не найду в ней имён своих близких, которые ходили на опасные задания, постоянно рискуя жизнью. Ни имени деда в той книге не найду, ни имени бабушки, ни имени мамы. И я вспомню горькие рассказы бабушки про то, что после войны многие, желая получить какие-то льготы, «приписывали» себя к подполью. Те, которых и близко там не было… А имена реальных героев были вычеркнуты из книг, со стел… Но – неужели и из памяти?!

Но я помню. И буду помнить всегда, что у меня был дед, которого я ни разу в жизни не видела, и который не успел стать дедом. Ему было сорок пять лет, по возрасту его на фронт не взяли, и он стал подпольщиком. Его расстреляли фашисты, на глазах у его пятнадцатилетней дочери Лиды – моей мамы… А бабушку, Дарью Лаврентьевну Панченко, тоже схватили по доносу предателя, пытали в гестапо, приговорили к расстрелу, но потом сослали в лагеря смерти… А моей маме, Лиде Панченко, удалось бежать из-под самого носа преследователей и чудом спастись.

Я это буду помнить всегда. Это записано в моей памяти и в моих генах…

По вечерам, когда спадает жара, мы много гуляем, по старым довоенным улочкам, по щербатым булыжным мостовым, щиплем чёрную сладкую шелковицу прямо с деревьев…

…Сидели на берегу, на старых перевёрнутых лодках, пахнущих сухой тиной и старой тоской… И почему-то не верилось, что когда-нибудь мы сядем в поезд… и вернёмся в лоно дождей – в Москву, на Беломорскую улицу…

Тихо бродим с Антошей кривыми горбатыми улочками на закате дня, выискивая старые домики, которыми можно полюбоваться.

Мой сынок воспитан на архитектурном очаровании Грачёвки. А здесь, в небольшом городке, который можно обойти весь за пару часов, здесь соседствует старое и новое, на одной улице, рядышком, стоят новые девятиэтажки, довоенные здания и дореволюционные особнячки. Тут-то я и увидела, что мой мальчик прекрасно умеет уже различать настоящее в архитектуре от преходящего, безликого, плоского.

Идём с ним по улице – и он тут же видит то, что надо увидеть.

– Мама, мама, смотри, какой красивый домик!

Я никогда не подсказываю ему, мне интересно: заметит ли? И Антон ещё ни разу не пропустил стоящего внимания дома. Вижу, что созерцание какого-нибудь особнячка доставляет ему прямо-таки наслаждение. Я даже думаю, что архитектура на этот месяц заменила ему музыку.