Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

— Вы не поверите, сеньоры, — любил повторять мудрый начальник привратницкой, — с тех пор как я стал придерживаться подобной системы, в канцелярии не видно ни одного паука, ни единого.

Свалив груду папок па дядин стол, Хуан молча и невозмутимо поворачивался к нему спиной и уходил разносить бумаги по другим отделам. Чиновники окрестили его «инквизитором» и «молчальником», давали ему и другие прозвища, тихонько подсмеивались над ним, но его терпению и невозмутимости позавидовал бы даже святой.

У дяди не хватало сил, чтобы обработать все поступавшие документы. В последнее время он уже несколько раз доказывал дону Хенаро необходимость моего присутствия в архиве — я ведь бездельничаю по целым дням и пора мне наконец приобщаться к делу.

Дон Хенаро разрешил мне ходить в канцелярию, но предупредил, что берёт меня практикантом, ибо для определения мне жалованья необходимо запросить сеньора министра заморских владений, и добавил, что он, наш покровитель, кое-что уже придумал и что мы, без сомнения, будем довольны и счастливы, когда узнаем, в чём состоит его план.

Таким образом, я стад письмоводителем своего дяди. Не успел я устроиться на новом месте, как дядя вытащил из стола толстую потёртую папку, лежавшую отдельно от других, и швырнул мне её со словами:

— А ну, за работу, и чем скорее, тем лучше. Возьми и приведи в порядок.

Я наугад раскрыл папку и уставился па дядю.

Он перелистывал бумаги, читал, писал и делал пометки со всей серьёзностью человека, знающего своё дело.

— Ну, что смотришь? — спросил он через некоторое время. — Уже кончил?

Я улыбнулся, полагая, что он шутит. Дядя же, не обращая на меня внимания, снова углубился в свои занятия.

— Дядя… — расхрабрился я наконец.

— Что тебе?

— Покажите, что я должен делать: ведь я совсем незнаком с работой и даже не знаю, с чего начинать.

Не дослушав меня, дядя вновь принялся писать. Прошло ещё несколько минут.

— Ну, как, сделал? — опять спросил он.

— Но я ведь не знаю, что надо делать! Вы ничего не сказали мне. Растолкуйте же, что к чему.

Он торопливо и сбивчиво объяснил, что надо писать, и невозмутимо продолжал своё дело.

Я принялся исполнять то, что успел понять, но вскоре перо моё вновь и надолго повисло в воздухе. Наконец я прочёл дяде несколько строчек, которые мне удалось сочинить, и попросил продиктовать остальное.

— Племянник, — с улыбкой ответил он, — сейчас я так занят, что меня нельзя отрывать от моих мыслей, иначе я всё позабуду.

Этого было достаточно, чтобы привести в отчаяние даже самого терпеливого человека. Я не смел шелохнуться, чтобы не помешать дяде, но в душе не слишком лестно отзывался о его поведении.

До четырёх часов, когда присутствие закрывалось, я гак и не написал больше ни одного слова. Видя, что дядя собирается домой, я объявил:

— Дядя, я ещё не кончил.

Это рассердило его, и, махнув рукой, он отрубил:

— Тогда оставайся, пока не доделаешь: завтра к началу дня документы должны быть готовы. Здешнюю науку по учебникам не выдолбишь! — с видом победителя воскликнул дядя. — Смешно глядеть на тех, кто шляется здесь с учёным видом! Пусть-ка придут сюда, именно сюда! Ничего-то они не поймут, если им не растолкует кто-нибудь из тех, кого они почитают невеждами. Мы вот не торчим здесь целыми днями, уткнув носы в книгу, а всё равно у нас, чёрт побери, каждое слово так в строку ложится, что эти зазнайки вечно будут помирать от зависти и злости.

Наш разговор прервал дон Хенаро, вошедший в комнату с кипой бумаг под мышкой.

— Висенте, — сказал он, — я хочу указать тебе на одну ошибочку, просто так, чтобы ты впредь не допускал подобных.

У дяди зардели уши.

Дон Хенаро перелистал бумаги и, найдя нужное место, ткнул в него пальцем:

— Взгляни. Это здесь.

Дядя придвинулся ближе и пробежал глазами весь лист и каждую строчку в отдельности.

— Я не вижу ошибки, — заметил он.

— Это грубейшая ошибка, понятно? Будь она такой же незначительной, как другие, которые у тебя попадаются на каждом шагу, я бы промолчал. Но её я замечаю уже в четвёртый раз. В первый раз я решил, что она объясняется твоей рассеянностью, и просто исправил её, но начальник…

Словом, начальник усмотрел в ней насмешку. Сегодня он уже рассердился, полагая, что ты делаешь её нарочно, и мне стоило большого труда разубедить его. Я сказал, что ты ещё совсем новичок и ни о каком злом умысле здесь нет л речи.

Дядя то бледнел, то краснел.

Проклятый дон Хенаро, который сам писал отнюдь не яснее и не лучше дяди, откровенно наслаждался растерянностью подчинённого и возможностью отчитать его.

— Взгляни-ка сюда, — предложил он, подчеркнув указательным пальцем два-три места на странице. — Ты написал: «Вашезевательство». «3» вместо «с» — ещё куда ни шло, сокращённое обращение в одно слово вместо полных двух тоже простительно, но вот «ева» вместо «им», запомни, совершенно недопустимо. Это дорого могло тебе обойтись, Висенте, очень дорого.

И дон Хенаро принялся объяснять дяде правописание этого слова. Затем он вышел из архива. Вслед за ним направился было к дверям и дядя, но я ещё раз настойчиво повторил свой вопрос:

— Что же делать с папкой?

— Тебя только не хватало! — воскликнул дядя, гневно топнув ногой.

— Но, дядя, откуда же мне что-нибудь знать, если вы, Знающий человек, не учите меня?

— Подумаешь, персона! Работай так же, как работал я, учись, листай книгу, которая лежит у меня в сундуке. Я и не собираюсь обучать тебя всему — ты и сам должен соображать. Напиши для начала черновик, покажи мне, потом поговорим. Привыкай сперва думать, а потом уже делать.

Дядя мог бы избавить меня от лишних трудов, затраченных на самостоятельное знакомство с делами, изучение и обдумывание книги, хранившейся у него в бауле. Стоило мне получить самые краткие объяснения, и я вошёл бы в курс дела без пустой траты времени; но, послушно исполняя его волю, я изложил начерно все необходимые, с моей точки зрения, сведения о порученном мне деле и захватил свои записи домой. Работа не возбуждала во мне интереса, и я убил немало часов на то, чтобы просмотреть кипы бумаг, пробиться сквозь дебри неразборчивой писанины, прорваться сквозь заросли орфографических ошибок на испещрённых кляксами листах и затем изложить на бумаге мысли, мелькавшие у меня в голове.

Вечером, вернувшись в гостиницу, я несколько раз пытался прочесть дяде свой черновик, но он делал вид, будто не понимает моих намерений, а под конец раздражённо объявил, что я ему чересчур надоедаю и что служебными делами он занимается только на службе.

На следующий день, как только мы вошли в архив, дядя осведомился: