Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Дон Хенаро прочёл с величайшим вниманием и сделал вид, что в некоторых словах ставит ударения и меняет буквы, но перо его всё время оставалось сухим, так как, будучи не очень сведущ в правописании, он остерегался исправлять чьи бы то ни было ошибки, чтобы другим не пришлось затем исправлять его собственные.

— Пусть меня чёрт унесёт, если я понимаю, что со мной творится! — воскликнул дядя, входя однажды в архив.

Он ходил со своим докладом и возвращался теперь в крайнем волнении, потому что вконец запутался в лабиринте всевозможных отделов. Дядя совершенно не мог вспомнить число и последовательность различных инстанций, по которым он носил доклад. Сперва он побывал у сеньора помощника инспектора, затем у сеньора инспектора, досконально выяснившего систему сообщений между кабинетом дона Хенаро и нашей комнатой; потом дядя повернул обратно, и какой-то сеньор отрезал у доклада уголок; в другом месте другой сеньор проделал в докладе дырку, затем доклад подшили к каким-то бумагам, свернули, сняли с него копию, занесли в пять или шесть регистрационных книг… Одним словом, инстанций и мест, где побывал с докладом мой дядя, оказалось столько, что у него закружилась голова и он перестал видеть двери.

Дядя, совершенно одурев, ходил по отделам. Когда ему чудилось, что он вот-вот выйдет в коридор, он вдруг оказывался в маленькой комнатке без вторых дверей и вынужден был поворачивать обратно, с досадой кланяясь тем, кто находился в помещении, и всячески извиняясь. Некоторые шутники, чтобы сбить его с толку, орали: «Сюда! Туда! Направо! Налево!» — сопровождая эти выкрики хохотом, насмешками, прибаутками, от которых смущение дяди только увеличивалось. И чем больше он кружил и вертелся, тем неудержимее становилось общее веселье. Наконец, сам не зная как, он неожиданно ткнулся в дверь нашей комнаты, куда и вошёл с упомянутыми выше словами.

— Что же случилось с вами, дядя? — поинтересовался я.

— Не спрашивай, племянник, — ответил, он утирая обильно катившийся по лицу пот. — В другой раз, когда у нас на руках окажется один из обещанных доном Хенаро докладов, ты пойдёшь вместе со мной, и мы попросим Хуана, который знает все здешние закоулки, проводить нас.

Я от души расхохотался.

— Чего ты смеёшься? Ведь если мы одни рискнём отправиться по всем этим богоспасаемым отделам, племянник, мы наверняка заблудимся, сгинем окончательно и бесповоротно! Разве ты не видел карту, которая висит в кабинете у дона Хенаро?

— Нет, не приметил.

— Так вот, знай — у него есть карта. И на ней обозначены всё отделы, их названия и пути, по которым надо туда добираться. Даже сам дон Хенаро боится, что вызванные им столоначальники не найдут дороги и будут бродить наугад, вроде меня.

В конце концов, разнося доклады по инстанциям, мы всё-таки на практике освоили все пути, ведущие к различным начальникам, и одновременно познакомились с сослуживцами.

Наше положение в канцелярии понемногу упрочилось. Мы научились чётко исполнять свои обязанности. Дядя быстро и легко справлялся с тягостной и трудной работой дона Бенигно. Он получал жалованье, отнюдь не надрываясь за письменным столом, и был очень доволен своей судьбой. Наш хлев во «Льве Нации» изменил свой вид: баул исчез, его место занял превосходный шкаф красного дерева; свечи уже не втыкались в пустые бутылки, а красовались в посеребрённых подсвечниках. Мы больше не, столовались вместе с другими постояльцами, а питались в одной из самых модных та верен. Гонсалес, хозяин «Льва Нации», завидя нас, неизменно снимал шляпу, а Доминго горько сокрушался при воспоминании о том, как бесцеремонно он обнял моего дядю посреди улицы.

Дон Висенте Куэвас, как теперь все именовали дядю, освободился от былой робости и скованности. Ежедневное посещение канцелярии и постоянное общение с сослуживцами развили в нём чувство уверенности в себе и непринуждённость в обращении с ближними.

Хождение по многочисленным отделам, где раньше перед ними мелькало столько насмешливых и незнакомых физиономий, перестало быть для нас мучением. Старые чиновники считали нас новичками, а новички ветеранами, но привычка видеть нас каждый день привила им всем сначала известное безразличие, а затем и полное доверие к нам.

Мы охотно развлекались, слушая шутки местных остряков, которые всегда найдутся там, где собираются вместе несколько человек. Поэтому иной раз мы даже с нетерпением ожидали часа отправления на службу. Мой дядя ждал этого момента ещё и потому, что его самолюбие тешила расточаемая ему лесть. На службе уже всем было известно, что он приходится двоюродным братом дону Хенаро и что их связывают тесные дружеские отношения, которые со временем приобретут особую значительность. Этого было достаточно, чтобы вокруг дяди начала увиваться кучка подхалимов, наперебой старавшихся угодить родственнику начальника и не упускавших случая польстить ему.

Они быстро нащупали слабое место дядюшки. Невероятно, но дядя мнил себя великим знатоком языка и выдающимся поборником его чистоты. Поэтому дядю часто приглашали разрешать жаркие споры, разгоравшиеся между чиновниками по поводу написания какой-нибудь фразы или слова.

То обстоятельство, что мой дядя делал по меньшей мере восемь орфографических ошибок в четырёх строках, не меняло дела, так как у дяди хватало хитрости напускать на себя скромность, прикрывая ею свою безграмотность. Поэтому, когда начинался спор и его призывали в судьи, он отнекивался, уверял, что он вовсе не авторитет в подобных вопросах и что лучше обратиться к тому, кто единственно может разрешить подобные сомнения.

Говоря это, он вытаскивал маленький словарик, который всегда носил в кармане сюртука, и разыскивал нужное слово. Если даже ему попадалось слово, сходное по значению с искомым, но писавшееся по-другому, он всё равно указывал на него.

— Вот, извольте! — убеждённо и торжествующе произносил он.

Впрочем, в канцелярии у него не преминули появиться соперники, также почитавшие себя законченными знатоками словесности. Особенно отличались на этом поприще трое. Они не признавали авторитета дяди и его истрёпанного словаря, что очень часто приводило к расколу аудитории на два лагеря, державшихся противоположных мнений. Одни почитали своим идолом и оракулом моего дядю, другие — троицу оттеснённых на задний план знаменитостей. Диспуты шли яростные и нескончаемые.

Дядя кстати и некстати цитировал протопресвитера Итского, Раймунда Луллия, Фейхоо, Уртадо де Мендосу. Хорхе Питильяса, Малона де Чайде, отца Сигуэнсу; [10] Автор перечисляет здесь известных испанских писателей и учёных XIII–XVIII её. противники же его ставили сто реалов против одного, что мой дядя не имеет никакого представления о ямбах, пиррихиях, спондеях и терцинах [11] Пиррихий, спондей — стихотворные размеры; терцина — стихотворная строфа из трёх строк. . Таким образом, они всячески изощрялись, чтобы поставить друг друга в тупик и принудить к постыдному публичному отречению от своих взглядов.