Рамон Меса - Мой дядя - чиновник

Ко мне словно перешла строительная лихорадка дона Хенаро, и я, загоревшись желанием развить бурную деятельность, понёсся галопом в плотничью мастерскую, откуда единым духом примчался обратно вместе с мастером.

Дон Хенаро объяснил плотнику, какую перестройку он задумал. Мастеровой что-то измерил, прикинул, подбоченился, покачал головой и стал насвистывать песенку, всем своим видом давая понять, что столкнулся с весьма затруднительным случаем.

— В чём дело? — спросил дон Хенаро.

— Потолок староват. Если в нём прорезать люк для лестницы, он, того и гляди, рухнет.

— Значит, надо обвалить потолок? Велика важность! Ломайте его и не считайтесь с расходами, понятно?

— Да нет, зачем же так? Его, можно укрепить и с той стороны и с этой, — возразил мастеровой, указывая на потолок.

— Ладно, принесите завтра смету, и мы договоримся, — распорядился дон Хенаро.

— Зачем мне смета? Я и без неё могу всё подсчитать хоть сию минуту.

Дон Хенаро отвёл плотника в угол, и я больше не слышал их разговора, но зато видел все жесты нашего достопочтенного начальника, в чём-то убеждавшего мастерового.

— Нет, нет, сеньор! — услышал я вдруг возглас плотника. — Я не из таких.

— Чего вы испугались? — нежно вопрошал его дон Хенаро.

— Слава богу, покамест ничего и никого, потому что я всегда был честным человеком и не хочу связываться с правосудием: откровенно говоря, его я боюсь больше всего на свете.

Дон Хенаро изобразил на лице улыбку и медовым голосом продолжал:

— Ну, что вы! Не думаете же вы, что я собираюсь опозорить себя?

Затем они опять заговорили тихо. Плотник после некоторых колебаний согласился с доном Хенаро и ушёл, причём лицо у бедняги было такое растерянное, что невозможно было угадать, доволен он или опечален.

— Ну и дуралей! — воскликнул дон Хенаро, указывая на дверь, только что закрывшуюся за рабочим. — До чего же он, простак, плохо разбирается в жизни! А?

Мне было не по себе, и я думаю, что и дядя чувствовал себя не лучше.

— Теперь дело за вами, — продолжал дон Хенаро. — С завтрашнего дня вы начнёте составлять доклад министру заморских владений. Во вступлении или в объяснительной записке к докладу вы подчеркнёте важность быстрой и надёжной связи между различными ведомственными отделами, понятно? — особенно если по роду своей деятельности они поддерживают между собою тесные отношения. Тут вы можете разводить раней сколько вам вздумается, но только изящным, изысканным и литературно правильным слогом — это придаёт докладу внушительность. Затем перейдёте к детальному изложению причин, каковые, по вашему мнению, вызывают необходимость непосредственной связи между этим отделом и моим кабинетом. Но имейте в виду, что, описывая взаиморасположение обоих помещений, вы должны быть весьма осторожны, а то там, в Мадриде, ещё, не дай бог, подумают, что речь идёт о постройке моста, шоссе, железной дороги, тоннеля, акведука или иного сооружения в этом роде, и пришлют сюда инспекторов-инженеров. Вот тогда мы сядем в лужу, Висенте, в изрядную лужу, понятно? А в заключение вы почтительно выскажитесь, что, по вашему мнению, наиболее подходящим средством сообщения является небольшая лестница в какую-нибудь дюжину ступенек, установка которой в целом, согласно смете, обойдётся в… ну, подсчётами я займусь сам. Уяснили?

Ещё бы не уяснили! Об этом добрейшему дону Хенаро не стоило и спрашивать. Что касается дяди, то он — хвала господу! — уж так был доволен, так доволен: ведь его труд удостоится чести переплыть Атлантический океан за счёт государства, а затем, возможно, в специальном пакете продолжит путешествие по железной дороге до самого Мадрида.

Дон Хенаро заключил:

— Как только доклад будет составлен, покажите его мне; я выправлю текст и объясню вам, по каким инстанциям он должен пройти.

Не успел дон Хенаро выйти из комнаты, как дядя, засучив рукава, принялся за составление доклада об историческом начинании — постройке лестницы.

— Эй, племянник! — крикнул он, переваливая на мой стол груду документов. — Займись-ка этим, а я примусь за доклад.

— Дядя, — возразил я, ища спасения от обрушившейся на меня бумажной лавины, — у вас же времени хоть отбавляй: почта не уйдёт до пятнадцатого числа, а сегодня только второе.

— Клянусь богом! Не думаешь ли ты, сопляк, что составить доклад подобного характера и важности ни много ни мало для самого министерства заморских владений, в котором и своих щелкопёров хоть пруд пруди, это такое же плёвое дело, как воровать орехи и каштаны у дядюшки Лоренсо?

Дядя энергично взялся за составление доклада, и мне осталось одно — смириться и приняться за кипу бумаг, так и не получив никаких объяснений и не имея иной практики, кроме той, которую мне посчастливилось пройти несколько часов тому назад.

Бедняга! Несмотря на героические усилия, он претерпевал несказанные муки! Едва написав слово, он тотчас же яростно и густо вымарывал его чернилами. Он исчёркал много листов, но в них бесполезно было бы искать хоть одно слово, не разукрашенное подобным образом. Дядя осматривал перо, то и дело менял его, грыз ногти, снова и снова подливал чернил в чернильницу, расхаживал по комнате, кряхтел… К четырём часам он совершенно выдохся. Ему удалось написать всего несколько строк, он прочёл их мне, но остался недоволен своим сочинением, в бешенстве изорвал лист, бросил на пол и стал топтать его ногами.

Дядя был крайне раздосадован.

Его и без того плохое настроение ещё ухудшилось, когда я объявил, что после урока, преподанного мне чиновником, я научился быстро управляться с документами, обработал все сегодняшние дела, а также значительную часть завтрашних.

Вернувшись в гостиницу «Лев Нации», дядя установил стол так, чтобы на него падали все те немногие тусклые лучи света, которые пробивались к нам через разбитое окно. Затем он взял несколько перьев, бумагу и чернила, уселся поудобнее и вновь принялся за доклад. Весь остаток дня он был крайне озабочен, а после наспех съеденного ужина купил две великолепные свечи и снова заперся у себя на чердаке.

Когда после прогулки я поднялся в нашу каморку, собираясь лечь спать, дядя всё ещё сидел с пером в руке. Не могу утверждать, бодрствовал ли он всю ночь напролёт, по с уверенностью скажу, что он не сомкнул глаз до тех пор, пока одна за другой не сгорели обе приобретённые им свечи: утром из горлышек бутылок, заменявших нам подсвечники, еле-еле выглядывали два обугленных фитиля.

Наконец, примерно через неделю и не без моей посильной помощи, доклад приобрёл вид, отвечавший вкусам моего дяди. Он собственноручно переписал бумагу начисто, стараясь не допустить грубых орфографических ошибок, вроде той, на которую не так давно указал ему наш покровитель, и, завершив свой труд, вручил его дону Хенаро.