Лео Перуц - Мастер страшного суда

В семь часов вечера я перестал ждать. Стемнело. По стеклам все еще барабанил дождь, черные тучи висели над кровлями домов. Он не придет поздно! Неужели не будет сегодня конца дождю? Стакан, в который я опустил белые таблетки, стоял передо мной... Нет еще! Время еще не наступило. Мне предстояла работа, работа тягостная, я ее все время откладывал, но теперь мне нужно было наконец привести в порядок свои бумаги. Записки, документы, папки, смятые или небрежно брошенные письма, бесполезный балласт, накопившийся за много лет, - я с трудом разбирался в хламе, которым был набит мой стол. Винценту пришлось разложить огонь в камине, в комнате стало тепло и уютно, и я вытащил из нижнего ящика кипу запыленных бумаг. Странный случай - прежде всего мне попались под руку школьные тетради военного училища. Одну из них я открыл, перелистал - неуклюжий почерк шестнадцатилетнего подростка!.. Запас, ополчение служат для поддержки регулярных войск... Воинская повинность, всеобщая, выполняется лично. На полях поспешно набросано: в среду рождение мамы. Горная артиллерия: разъемное, с откаткой ствола скорострельное орудие со съемным кожухом. Вторник, 16-го, форсированный марш, встать в четыре часа... Сумерки моего рассвета! Так началась моя жизнь! Долой этот хлам, в огонь его!

Письма моего опекуна, четверть века прошло со дня его смерти. Портрет совсем молоденькой девушки, я не мог вспомнить, кто она, а на обороте прочитал: "24 февраля 1902 года, сблизить нас должна подлинная дружба". Письма, визитные карточки, протокол, подписанный фамилиями четырех людей, ставших мне чужими. Дневник одной женщины, рано умершей, начатый 1 января 1901 года в санатории доктора Деметера, в Меране. Большой, разноцветными карандашами сделанный эскиз. Отчет моего управляющего о продаже 1200 куб. метров леса. Составленный мною рукописный каталог собраний панамских и яванских художественных изделий и при нем благодарственное письмо этнографического отделения естественно-исторического музея за этот дар. Гравированное на меди приглашение на придворный бал, письма, письма и, наконец, фотография, недавняя, переданная мне на прощание дочерью голландского консула в Рангуне, с надписью на сингалезском языке. "Не трудитесь узнать, - сказала она мне, - что я тут нацарапала для вас, все равно не узнаете". Взяв портрет в руку и рассматривая вычурные письмена, я и теперь не знал, ненависть ли они означают или любовь... Все пошло в камин. Портрет из Рангуна отбивался, не хотел сдаться языкам огня, но пламя было слишком сильно и уничтожило гордые глаза, немного хмурый лоб, всю стройную фигуру и оставшиеся непрочитанными слова...

- Простите, пожалуйста, - вдруг раздался голос со стороны двери. - Я очень запоздал... Вы один, барон? Сольгруба здесь еще нет?

Я вскочил. Очевидно, я не расслышал звонка. Ослепленный ярким огнем камина, я не узнавал человека, стоявшего передо мною в полумраке.

- Я стучал, но не услышал ответа, - сказал поздний гость и прикрыл за собою дверь. - К вам Сольгруб еще не приходил?

Он приблизился на шаг, свет настольной лампы озарил его лицо. Теперь я узнал его. Феликс, брат Дины. "Что ему нужно здесь? - спросил я себя, опешив. - Что привело его сюда, черт побери?"

- Сольгруб? Нет, он не приходил, - сказал я, растерявшись. - Со вчерашнего дня я не видел его.

- В таком случае он сейчас, по-видимому, придет, - проговорил Феликс и сел на стул, который я подвинул ему. - Сольгруб, мой друг Сольгруб помешался на одной идее. Он считает вас совершенно непричастным к происшествиям, повлекшим за собою самоубийство Ойгена Бишофа. И пригласил меня сюда, чтобы представить мне, как он выразился, результаты своих исследований в вашем присутствии.

Я молча выслушал его. Ничего не ответил.

- Мы оба, барон, - продолжал Феликс, - знаем, как произошло дело в действительности. Сольгруб - это фантаст, он крайне склонен становиться в смешные положения. Самоубийство какой-то совершенно мне не известной дамы находится, по его мнению, в связи с самоубийством моего зятя. Он упомянул о каком-то эксперименте, который сулит ему важное открытие, и о влиянии некоего таинственного незнакомца - видит Бог, мне было нелегко выслушать его до конца. Если я правильно понял его, он строит свою систему ошибочных силлогизмов на том факте, что Ойген Бишоф выстрелил дважды: один раз в себя, другой - в неизвестную цель. Когда Сольгруб придет, в чем я не сомневаюсь, чтобы признаться нам в своем заблуждении, я разъясню ему тайну первого выстрела: Ойген Бишоф ни разу еще не пускал в ход своего револьвера. Вот почему он сделал пробный выстрел, прежде чем направил оружие на себя самого. Таково простое объяснение. Странно, что Сольгруба нет еще здесь.

- Вам угодно ждать его? - спросил я резко, ибо хотел положить конец этой беседе.

- Если я не мешаю вам...

- Позвольте мне в таком случае продолжать свою работу.

И, не ожидая ответа, я взял из стола пачку писем и начал их просматривать.

- Зеленый молитвенный коврик из Боснии! - сказал Феликс, глаза его блуждали в полумраке, окутавшем комнату. - Сколько времени прошло с того дня, когда я сидел здесь перед вами в последний раз? Я был вольноопределяющимся вашего полка и пришел с вами посоветоваться по одному тяготившему меня делу. Eheu, fugaces, Postume, Postume... Вы говорили тогда со мною как друг - все в огонь, барон?

- Все в огонь. Мелочи прошлого... Инженер, очевидно, не придет сегодня. Теперь уже девять часов.

- Он придет наверное.

- В таком случае разрешите предложить вам покамест... Рюмку шерри? Чашку чаю?

- Нет, благодарю вас. Мне бы только воды... Вы позволите взять стакан, что у вас на письменном столе...

- Я бы вам не советовал пить из этого стакана,-сказал я и позвонил слуге. - Это снотворное, которое я приготовил себе на ночь.

- На ночь, - тихо повторил Феликс и устремил на меня долгий, испытующий взгляд.

Прошло несколько минут. Пришел Винцент, выслушал мое распоряжение и бесшумно исчез. Я рылся в старых бумагах.

- Я поступил нехорошо, не пригласив вас сегодня утром подняться наверх, - заговорил вдруг Феликс. - Когда я через полчаса подошел к окну, вас уже не было, быть может, вами руководило вполне естественное желание...

Я остановил его - не словом, не жестом, только изумленным выражением глаз.

- Я видел, как вы ходили под дождем взад и вперед около виллы, неужели я ошибся? - продолжал он, немного смутясь.

- В какое время это было? - спросил я.

- В десять часов утра.

- Это невозможно, - сказал я спокойно. - В десять часов я был в канцелярии моего адвоката. Наша беседа продолжалась от девяти до одиннадцати утра.

- В таком случае я введен в заблуждение весьма, впрочем, необычайным сходством.

- Вероятно, - сказал я и почувствовал, как во мне поднимается гнев. Он все еще был уверен, что я стоял под окнами виллы, чтобы перехватить взгляд Дины, я читал это в его глазах. Я больше не мог владеть собою, на меня нашло дикое желание оскорбить его, поразить его чувство гордости, сделать ему больно. Я достал портрет, нашел его сразу, - портрет, которого не показывал еще ни одному человеку на свете, держал его в руке несколько секунд, держал его так, что Феликс должен был его узнать, я видел, как он побледнел, как задрожала его рука, державшая стакан с водою, - и затем я небрежным жестом бросил портрет Дины в огонь.