Лео Перуц - Мастер страшного суда

Я был в некотором затруднении, так как не собирался называть ему свое имя. Тем не менее я решил взять на себя порученную мне роль. Изложил ему свою просьбу.

Господин Альбахари, бровью не поведя, выслушал меня с учтивым вниманием и даже кивнул мне поощрительно раза два головою, пока я говорил. Затем он сказал:

- Вас неправильно осведомили, господин барон. Я антиквар, в настоящее время, в сущности, только коллекционер, денежными операциями я никогда не занимался. Случается, правда, что я устраиваю кредит хорошим знакомым, которые обращаются ко мне, но только чтобы им услужить, и охотно" предоставлю себя, разумеется, к вашим услугам. Разрешите узнать, какую сумму вам угодно было бы получить.

- Мне нужны две тысячи крон, - сказал я и увидел, как беспокойно заерзал на стуле доктор Горский.

Старичок посмотрел мне с недоумением в лицо. Потом рассмеялся.

- Вы изволите шутить, господин барон. Я понимаю. Вам срочно требуются две тысячи крон, а через две минуты вы предложите мне полмиллиона за моего Гейнсборо.

Я не знал, что ему ответить. Доктор Горский кусал губы и обдавал меня злобными взглядами. Феликс попытался спасти положение.

- Вы совершенно правы, господин Альбахари, это была шутка, - сказал он. - Мы знали, что вы неохотно и не всякому показываете свои художественные сокровища, и выбрали поэтому не совсем удачный способ с вами познакомиться... Это и есть ваш Гейнсборо?

Он показал на висевшую против нас картину. Я ее до этого мгновения не замечал.

- Нет, это Ромни, - сказал снисходительно господин Альбахари. - Джордж Ромни, родившийся в Дальтоне, в Ланкашире. Портрет мисс Эвелины Локвуд. Оригинал принадлежал мне. Всего только несколько дней тому назад я продал его в Англию.

- Стало быть, копия?

- Да, превосходная работа. Не совсем закончена, некоторые части, как вы видите, набросаны только эскизно. Гениальный молодой художник, рекомендованный мне профессором академии. К сожалению, чересчур гениальный. Юноша покончил с собою.

- Покончил с собою? Здесь, у вас?

- Нет. У себя дома.

- Но работал он здесь, в этой квартире? - спросил доктор Горский. - В какой комнате? Можно это узнать?

- В моей библиотеке, - сказал, удивившись, антиквар. - Она светлее других. Окнами на юг.

- Еще один только вопрос, господин Альбахари. Сколько времени находится ваш сын в больнице для нервных больных?

- Одиннадцать месяцев, - ответил, запинаясь, старик, вытаращив в ужасе глаза на доктора. - Отчего вы это спрашиваете?

- Я знаю, отчего спрашиваю это, господин Альбахари. Вы это сейчас узнаете. Могу я вас просить проводить нас в свою библиотеку?

Габриель Альбахари молча повел нас в библиотеку. На пороге комнаты доктор Горский остановился.

- Чудовище! - сказал он и показал на гигантский фолиант, лежавший в фонаре на резном готическом пульте. Книги подобного формата я никогда еще в жизни не видел. - Чудовище! Эта книга виновна в несчастье, постигшем вашего сына. Эта книга подтолкнула Ойгена Бишофа к самоубийству. Эта книга...

- Что вы, Бог с вами! - воскликнул антиквар. - Правда, он читал эту книгу, когда был у меня в последний раз. Он пришел, чтобы просмотреть альбомы старых костюмов, но, когда я уходил, он стоял перед этим пультом. "Не стесняйся, Ойген, я иду завтракать", - сказал я, мы с ним были старые друзья, я знал его двадцать пять лет. "Если тебе что-нибудь понадобится, позвони слуге". - "Ладно", - сказал он, и с той минуты я не видел его живым, потому что, вернувшись, уже не застал его. А господин, навестивший меня три дня тому назад, сразу же попросил показать ему эту книгу, сделал из нее выписки и сказал, что вернется.

- Он не вернулся. Не мог вернуться. Он умер в тот же вечер... Откуда у вас эта книга?

- Мой сын привез ее из Амстердама. Ради Создателя, что все это значит? Что написано в этой книге?

- Это мы теперь установим, - сказал доктор Горский и приподнял тяжелую, с медною отделкою, крышку переплета. Феликс стоял за ним и смотрел поверх его плеча.

- Географические карты! - воскликнул в изумлении доктор Горский. "Theatrum orbis terrarum"6. Старый географический атлас.

- Гравированные на меди и от руки раскрашенные карты, - определил Феликс. - "Dominio Florentine. Ducato di Ferrara. Romagna olim Flaminia". Ничего, кроме карт. Мы ошиблись, доктор.

- Перелистывайте дальше, Феликс. "Patrimonio di San Pietro et Sabina. Regno di Napoli. Legionis regnum et Asturiarum principatus". Теперь идут испанские провинции... Стойте! Вы видите? На оборотной стороне что-то написано.

- Вы правы. По-итальянски.

- По-старо итальянски. Совершенно верно. "Nel nome di Domineddio vivo, giusto e sempiterno ed al di Sui honore! Relazione del Pompeo dei Bene, organista e cittadino della citta di Firenze..." Феликс, это оно и есть!.. Господин Альбахари, можете вы отдать мне эту книгу?

- Возьмите ее, уберите отсюда, я не могу больше видеть ее.

- Да, но как мне взять ее? - сказал доктор Горский. - Как унести отсюда? Мне ее даже трудно поднять.

- Я пришлю сюда из лаборатории двух мускулистых молодцев, - решил Феликс. - В три часа дня она будет у меня.

Глава XX

"...Во имя живого, вечного и справедливого Бога и во славу Его: сообщение органиста и гражданина города Флоренции Помпео деи Бене о событиях, происшедших у него на глазах в ночь накануне дня Симона и Иуды, лета от рождества Христова MDXXXII. Писано его собственной рукою.

Так как завтра мне исполнится пятьдесят лет, а дела в этом городе приняли такой оборот, при котором человек может легче расстаться с жизнью, чем он полагает, то я хочу ныне, после многих лет молчания, правдиво рассказать и записать для памяти, что произошло в ту ночь с Джовансимоне Киджи по прозвищу Каттиванца, прославленным зодчим и живописцем, которого люди называют теперь Мастером Страшного суда. Да отпустит ему Господь грехи его, как я молю его отпустить их мне и всякой твари.

В шестнадцатилетнем возрасте я избрал живопись ремеслом своим и собирался ею кормиться. И отец мой, который был ткачом шелковых материй в городе Пизе, отдал меня в мастерскую к Томмазо Гамбарелли, и я работал с ним вместе над многими большими и прекрасными произведениями.

Но двадцать четвертого мая, накануне праздника св. Троицы, в тот самый день, когда враги овладели горою Сансовино, названный Томмазо Гамбарелли скончался в больнице делла Скала от чумы. Поэтому я стал искать во имя Божие другого мастера и пошел к Джовансимоне Киджи, мастерская которого помешалась на старом рынке, подле ветошных лавок.

Сей Джовансимоне Киджи был небольшого роста ворчливый человек; зиму и лето носил он колпачок из синей ткани с наушниками, и, кто видел его первый раз, тому он казался похожим, скорее, на мавританского пирата, чем на христианина и гражданина города Флоренции. И был он так скуп, что и половины хлеба не давал мне в неделю. Я не пробыл у него еще и семи недель, а уже истратил пять золотых флоринов из своего кошелька.