Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Это все Бандурская!

- Неправда, это Ланге!

- Мне панна Говард велела!

- Надо извиниться.

- Извиниться! Извиниться! Панна Магдалена, попросите пана учителя!

Мадзя бросила на пол свое вышиванье и выбежала в коридор.

Дембицкий в шубе и шапке стоял на середине лестницы и, держась за перила, тяжело дышал. Мадзя схватила его за руки и со слезами спросила:

- Что с вами? Почему вы уходите?

- Ничего. Мне напомнили, что пора взяться за более спокойную работу, ответил он с печальной улыбкой.

- О пан Дембицкий, прошу вас, вернитесь! - умоляла Мадзя, все крепче сжимая руки старика. - Они так просят, так просят!

- Дети - всегда народ хороший, - возразил он, - а вот я болен и не могу уже больше быть учителем.

В эту минуту по коридору пробежала племянница Дембицкого и, стремительно спустившись по лестнице к старику, бросилась со слезами ему на шею.

- Дядюшка, - воскликнула она, - я с вами пойду, я не хочу здесь оставаться!

- Хорошо, дитя мое. Возьми только свой салопчик.

- Я возьму, дядюшка, только вы подождите меня, не уходите одни, плакала девочка, целуя старику руки.

- Сударь, - проговорила Мадзя, - я готова в ноги сам поклониться...

Она закрыла лицо платком и бросилась наверх.

В остальных классах обратили внимание на шум в коридоре. Вышли две-три учительницы и стали спрашивать у Мадзи, что случилось.

- Ничего, - ответила она. - Дембицкий заболел.

Панна Говард тоже выбежала из своей комнаты, неспокойная, охваченная возбуждением.

- Стало быть, уже? - спросила она у Мадзи.

На этот раз Мадзя увлекла ее в комнату и, захлопнув дверь, воскликнула:

- Вы злая женщина!

- Что это вы говорите? - не сердито, а скорее робко спросила панна Говард.

- Что вы наделали? Вы погубили ни в чем не повинного человека, старика с больным сердцем. Спуститесь вниз, посмотрите, и вы до гроба не простите себе этого поступка. Кому он мешал, кого обижал этот несчастный?

- У него больное сердце? - переспросила панна Говард. - Он действительно болен? Но я ведь об этом не знала.

- В чем он провинился перед вами? Перед кем он еще провинился? Жалости нет у вас, бога вы не боитесь! - сдавленным голосом говорила Мадзя.

- Но если он действительно так несчастен, я могу написать ему, пусть возвращается в пансион. Я ведь не знала, что у него больное сердце. Я думала, он тюфяк, и только, - оправдывалась смущенная панна Говард.

"Она и в самом деле сумасбродка", - подумала Мадзя. Отерев слезы, она покинула огорченную панну Говард и вернулась в класс.

Через четверть часа после скандала, когда Дембицкий с племянницей были уже на улице, к пани Ляттер через черный ход явилась одна из классных дам и рассказала ей о происшествии в четвертом классе.

Пани Ляттер слушала возбужденная, пылающая, однако на вопрос классной дамы, поднимется ли она наверх, с деланной улыбкой ответила:

- Ну не все ли равно! Это действительно безобразие, но...

Она махнула рукой и тяжело опустилась на диван.

Классная дама, так ничего и не поняв, ушла удивленная, а Станислав в эту минуту принес пани Ляттер письма с почты.

Все еще улыбаясь, пани Ляттер стала просматривать письма. Одно из них упало на пол, она с трудом подняла его.

- От Мельницкого, - сказала она. - А вот из Неаполя. От кого бы это?

Она вскрыла письмо и пробежала коротенькую анонимку, написанную по-французски.

"По общему мнению, женщина вы умная, стало быть, должны предостеречь свою дочь, чтобы она, если уж нашла себе женишка, не отбивала женихов у других невест, которые не мешали ей охотиться за богатым мужем.

Благожелательница".

Пани Ляттер скомкала письмо и, опершись головою о спинку дивана, сказала вполголоса, все еще улыбаясь:

- Ах, Эля! Даже из-за границы шлют на тебя жалобы...

Глава девятнадцатая

Первая печаль

В середине марта, часов около семи вечера, панна Говард вернулась из города и, вызвав Мадзю из класса, увлекла ее к себе в комнату.

Панна Говард была возбуждена. Трясущимися руками она зажгла лампу и, не снимая ни пальто, ни шляпки, опустилась на стул. Ее обычно розовое лицо было сейчас таким же серым, как волосы, только нос покраснел под мартовским дуновением.

- Что с вами? - в испуге спросила Мадзя. - Уж не пристал ли к вам кто на улице?

Панна Говард пожала плечами и взглянула на Мадзю с презрением. Прежде всего к ней никто никогда не приставал, а если бы и пристал, так что из этого? Такой пустяк ее бы не расстроил.

Она помолчала с минуту, как опытный декламатор, который хочет произвести впечатление. А затем медленно заговорила, прерывая по временам свою речь, чтобы перевести дыхание.

- Известно ли вам, сударыня, у кого я только что была и с какой целью? Уверена, что вы никогда не отгадаете. Я была... у Иоаси!

- Вы у Иоаси? - воскликнула Мадзя. - Что же она?

- Она приняла меня очень мило, догадавшись, что я пришла к ней как друг.

- Вы как друг Иоаси? Но ведь...

- Вы хотите сказать, что она из-за меня потеряла место? Но она, бедняжка, рано или поздно потеряла бы любое место. Состояние ее здоровья...

- Она больна? Что с нею?

Панна Говард подняла глаза к небу и, не ответив на вопрос Мадзи, продолжала:

- Сегодня я встретила мадам Фантош, которая все время поддерживает знакомство с этой несчастной жертвой...

- Вы говорите об Иоасе? - прервала ее Мадзя.

- Да, я тоже была удивлена, когда спросила у мадам Фантош, откуда она возвращается, и услышала, что от этой несчастной. Но почтенная мадам Фантош сказала мне два слова, которые меня обезоружили. - Тут панна Говард, поднявшись со стула, прошептала Мадзе на ухо: - Иоася в положении... - И начала снимать пальто и шляпку, как человек, которому сказать больше нечего, потому что он изрек истину, в которой соединились все истины, какие существовали, существуют и когда-нибудь еще могут быть открыты человечеству.

- Иоася? Что вы говорите? - воскликнула Магдалена, придя в себя после минутного остолбенения. - Но ведь она не замужем...

Пальто свалилось у панны Говард с плеч и повисло на левой руке, с которой она еще не успела снять его. Белобрысая дама посмотрела на Мадзю глазами, которые сегодня были еще более белесыми, чем обыкновенно, и ответила с ледяным спокойствием:

- Ну, знаете, панна Магдалена, вам бы опять в первый класс пойти, что ли! Как, неужели в ваши годы независимая женщина может задавать подобные вопросы? Вы, сударыня, просто смешны!

Мадзя покраснела, как самая красная вишенка.

- Я все понимаю...

- Ничего вы не понимаете! - топая ногой, воскликнула панна Говард.

- Нет, понимаю! - чуть не со слезами настаивала Мадзя. - Но я знаю...

- Что вы знаете?

- Я знаю, что такой ужасный поступок она совершила не одна, - ответила Мадзя, моргая глазами, полными слез.

- Ах, вот что вы хотите сказать? Ну, разумеется, дело не обошлось без соучастника, о котором я сегодня же поговорю с пани Ляттер.