Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

- Может, это вам дым повредил? Уж очень здесь дымно, - вмешался кто-то.

- А я думаю, это пунш, - заметил помощник нотариуса.

- И вообще он слишком много пил, - прошептал Ментлевич. - Впрочем, дня через два все пройдет, и на концерте он будет декламировать, как сам Трапшо.

- Да здравствует Трапшо! Вот это декламатор! - со слезами воскликнул один из собутыльников; в клубах дыма его невозможно было разглядеть, но за столом у Эйзенмана он всякий раз готов был пролить слезу.

На следующий день к Мадзе прибежала панна Евфемия; она была немного бледна, но в сочетании с блеском глаз эта бледность только подчеркивала ее красоту.

- Милая Мадзя, - сказала она обиженным голосом, - что это значит? В городе говорят, что ты устраиваешь концерт - без меня... Но ведь если мы должны быть союзницами, то во всем!

- Я не смела утруждать тебя, ведь это... бродячие актеры, - ответила Мадзя.

- Они про нас тебе ничего не говорили? - в испуге спросила панна Евфемия.

- Я ничего не слыхала, - краснея за ложь, ответила Мадзя.

- Видишь ли, эта певица вчера была у мамы и просила дать ей на время фортепьяно. Мама ее не знает и, ты сама понимаешь, не могла дать решительного ответа. Но сегодня я пришла сказать тебе, что... мы дадим ей фортепьяно.

- Они хотели взять фортепьяно у нас, но ваше лучше.

- Ну конечно, гораздо лучше, - сказала панна Евфемия. - Я слышала, Круковский хочет играть на скрипке. Не знаю, прилично ли это, что аккомпанировать ему будет какая-то бродячая актриса. Было бы удобнее, если бы аккомпанировал кто-нибудь из общества. Мы всегда играли с ним, и со мной все прошло бы замечательно. Если он стесняется попросить меня аккомпанировать, так ты намекни ему, скажи, что я соглашусь.

- Ах, как это хорошо! - воскликнула Мадзя. - Значит, ты будешь играть на концерте?

- С Круковским - да.

- Я сейчас же скажу ему об этом, и он явится к тебе с целой депутацией. Кого ты предпочитаешь: майора с нотариусом или майора с моим папой?

- Я говорю о Круковском, - ответила панна Евфемия. - А майор тоже принимает участие?

- Конечно. Он даже будет продавать билеты, он и ксендз, потому что часть дохода мы отдадим на костел, - с увлечением говорила Мадзя. - Ты сама понимаешь, что для тебя и пана Людвика даже удобнее выступать с благотворительной целью.

- Ах, вот как! Нет, ты просто прелесть! - воскликнула панна Евфемия. Должна тебе сказать, - продолжала она, понизив голос, - только не проговорись, что ты узнала от меня об этом: Ментлевич от тебя без ума. Он говорит, что по твоему приказу готов броситься в огонь, слыхала?

- Пан Ментлевич очень хороший человек, - спокойно ответила Мадзя.

Панна Евфемия погрозила ей пальцем.

- Какая ты кокетка, Мадзя! Умеешь кружить головы кавалерам. Только смотри не вскружи пану Людвику, а остальных я всех дарю тебе!

Глава десятая

Концерт в маленьком городке

Неделю в Иксинове шли приготовления к концерту. Все цветы из сада ксендза были заказаны для дам; портнихи, которым платили, как певицам сопрано, не спали по ночам; из губернского города был привезен воз шляп и вееров, Эйзенман, на этот раз как торговец шелками, вписал в книги чуть ли не две страницы новых должников.

Барышни не выходили из дому, занятые переделкой платьев; аптекарша заказала по телеграфу накидку, обшитую лебяжьим пухом; аптекарь, стоя на пороге аптеки, громко жаловался на низкую таксу, которая не дает возможности угодить жене. Чудеса рассказывали о новом туалете панны Евфемии и ее экзерсисах на фортепьяно.

Только Мадзе некогда было думать о нарядах. Не успевала она кончить аккомпанировать Стелле (Сатаниелло был болен и лежал в постели), как прибегал пан Ментлевич с коробкой жетонов, на которых надо было написать номера кресел. Не успевала она кончить писать, как надо было продеть в жетоны нитки. Не успевала она кончить дела дома, как ее звали в трапезную, чтобы спросить, хорошо ли убран зал.

Если бы ей самой пришлось думать о наряде, то она, наверно, пошла бы на концерт в сером платьице. Но о ней помнила мать и потихоньку, без особых примерок, сшила дочери газовое платьице кремового цвета. В день концерта докторша причесала Мадзю и кое-где подогнала на ней платье. И когда Мадзя около восьми часов вечера вошла с отцом в зал с желтой розой в прическе и красной у лифа, Ментлевич остолбенел, а по трапезной пробежал шепот:

- Какая красавица!

Пустая трапезная некогда славного монастыря превратилась в концертный зал. Стены были украшены гирляндами из дубовых листьев и керосиновыми кенкетами; с потолка свешивались две люстры, каждая на двадцать свечей, сделанные из неизвестного материала и тоже украшенные гирляндами. В одном конце зала стояло фортепьяно заседателя, два кресла и два столика с цветами; в нескольких шагах от фортепьяно теснились до главного входа ряды кресел, полумягких и венских стульев, табуретов и даже садовых скамей.

Если бы у кого-нибудь было время рассматривать это собрание мебели, оно могло бы произвести странное впечатление. К счастью, на мебель никто не обращал внимания, все собравшиеся сюда иксиновцы были заняты тем, что глазели друг на дружку. Прежде всего каждый бросал взгляд на собственное отражение в одном из четырех зеркал и обнаруживал с удивлением, что стал каким-то если не совершенно новым, то, во всяком случае, весьма обновленным. Затем он бросал взгляд на своих ближних и замечал ту же перемену: все были так красивы и веселы, так милы и любопытны, так новы или обновлены, что зритель был вне себя от изумления. Неужели это и впрямь пани аптекарша, а это пан почтмейстер, а вон там супруга пана нотариуса? Каждая барышня словно луч света; каждая дама само великолепие; каждый господин в летах сущий граф или дипломат, каждый молодой человек сущий Аполлон в узких панталонах.

Глядя на все эти прелести и чудеса, можно было подумать, что Эйзенман, по совету Ментлевича, обменял обыкновенных иксиновцев на некую высшую расу, вывезенную из губернского города, а может, из самой Варшавы.

Сюрпризы ждали зрителей на каждом шагу. Вот пан Круковский ввел сестру, которая двигалась так свободно, как будто никогда и не жаловалась на паралич; вскоре в сопровождении родителей вплыла панна Евфемия, при виде которой Цинадровский воскликнул: "А-а-а!", а майор прибавил вполголоса: "Фу-ты, ну-ты!" Едва публика успокоилась, встретив приветственными возгласами панну Евфемию, как на одной из люстр наклонилась свеча и стеарин стал капать на фрак помощника мирового посредника. При появлении Мадзи общий восторг, казалось, достиг зенита, но вдруг со двора донеслось через окно щелканье кнутов, а из коридора испуганный возглас:

- Шляхта едет!

И вот показался ясновельможный пан Белинский с супругой и дочкой, ясновельможный пан Чернявский с двумя дочками и племянницей, а за ними целая вереница достопочтенных и достославных вельможных панов Абецедовских, Бедовских, Цедовичей, Эфовских, Фецких с супругами и дочками, окруженными толпой крепких молодых людей.