Ричард Райт - Сын Америки

Он встрепенулся, услышав стук в дверь. Сердце у него колотилось. Он сел на кровати и осовелым взглядом обвел комнату. Кто-то стучался. Он взглянул на часы: было около трех. Ух ты! Это он, значит, и звонок проспал. В дверь снова постучали.

- Кто там? - пробормотал он.

- Это я, миссис Долтон.

- Да, мэм. Сию минуту.

В два длинных шага он очутился у двери, но еще помедлил немного, стараясь прийти в себя. Он поморгал глазами и облизнул губы. Потом он отворил дверь и увидел перед собой миссис Долтон, одетую в белое, ее улыбку и бледное лицо, чуть приподнятое, как тогда, когда она стояла в темноте над кроватью, где он душил Мэри.

- Д-да, мэм, - с трудом выговорил он. - Я... я заснул...

- Вы не выспались ночью, правда?

- Да, мэм, - ответил он, боясь подумать, что, собственно, она хотела сказать.

- Пегги вам три раза звонила, а вы все не отзывались.

- Простите, мэм...

- Ну ничего. Я только хотела вас спросить про вчерашнее... Кстати, вы отвезли сундук на вокзал? - перебила она себя.

- Да, мэм. Еще утром, - сказал он, подметив в ее голосе смущение и нерешительность.

- Вот и хорошо, - сказала миссис Долтон. Она стояла в полутемном проходе, слегка вытянув шею. Он сжимал пальцами дверную ручку и ждал, весь напряженный. Теперь нужно следить за своими словами. Но он знал, что у него есть надежная защита; он знал, что чувство стыда не позволит миссис Долтон спрашивать слишком много и показать ему, что она встревожена. Он был мальчишка, а она - пожилая женщина. Он был работник, а она - хозяйка, и расстояние между ними всегда должно было соблюдаться.

- Вы, кажется, оставили на ночь машину у подъезда?

- Да, мэм. Я хотел убрать ее в гараж. - Он старался показать, что беспокоится только о том, как бы его не обвинили в небрежности и не отказали от места. - Но она мне велела ее оставить.

- А с ней кто-нибудь был?

- Да, мэм. Молодой джентльмен.

- Вероятно, было уже очень поздно?

- Да, мэм. Около двух, мэм.

- Значит, вы около двух снесли вниз сундук?

- Да, мэм. Она мне так велела.

- Вы заходили в ее спальню?

Он не хотел, чтобы она думала, что он был в спальне один с Мэри. Он на ходу изменил свою версию.

- Да, мэм. Они поднялись наверх...

- Ах, он тоже там был?

- Да, мэм.

- Вот как?..

- Что-нибудь случилось, мэм?

- Нет, нет! Я... я... Нет, ничего не случилось.

Они стояли в проходе, и он смотрел прямо в ее светло-серые слепые глаза, почти такие же светлые, как ее лицо, волосы и платье. Он знал, что она очень встревожена и ей очень хочется еще расспросить его. Но он знал, что она не захочет услышать от него о том, что ее дочь напилась пьяной. В конце концов, он был черный, а она белая. Он был бедный, а она богатая. Ей стыдно будет дать ему повод думать, что, у нее в семье стряслось что-то такое, о чем она должна спрашивать у него, у черного слуги. Он почувствовал себя увереннее.

- Я вам сейчас нужен, мэм?

- Нет, собственно, если хотите, можете взять себе сегодня выходной. Мистер Долтон не совсем здоров, и мы никуда не поедем.

- Спасибо, мэм.

Она повернулась, и он закрыл дверь; он стоял и прислушивался к легкому шороху ее шагов в коридоре и потом на лестнице. Он представлял себе, как она бредет ощупью, касаясь руками стен. Она, вероятно, знает весь дом, как прочитанную книгу, подумал он. Он весь дрожал от волнения. Она была белая, а он черный, она была богатая, а он бедный; она была старая, а он молодой; она была хозяйка, а он слуга. Ему нечего было опасаться. Когда внизу хлопнула кухонная дверь, он подошел к шкафу и снова прислушался. Но ничего не было слышно.

Что ж, выходной, так выходной. Это даже лучше: поможет ему освободиться от напряжения, сковавшего его во время разговора с миссис Долтон. И он пойдет к Весен. Вот, вот! Он взял пальто и кепку и спустился в котельную. В трубе завывало, уголь в топке накалился добела; подбавлять не надо, хватит до его возвращения.

Он дошел до трамвайной остановки на углу Сорок седьмой улицы. Да, Бесси - вот кто ему сейчас нужен. Странно, вчера весь день он почти не вспоминал о ней. Слишком было много разных событии. У него не возникло потребности о ней думать. Но теперь ему нужно было отдохнуть, отвлечься, и ему захотелось к ней. По воскресеньям она всегда бывала дома после обеда. Его очень сильно тянуло к ней; он чувствовал, что, если повидает ее, это придаст ему сил на завтрашний день.

Подошел трамвай, и он сел, раздумывая о том, как все сложилось сегодня. Нет, едва ли они его заподозрят, ведь он негр. Он еще раз ощупал пачку хрустких бумажек в кармане; если дело примет дурной оборот, он всегда успеет убежать. Он подумал, сколько всего денег в пачке; он даже не пересчитал их. Надо будет посмотреть там, у Бесси. Нет, бояться нечего. Он чувствовал твердый угол револьвера, прижатого к телу. Эта штука всякого удержит на приличном расстоянии и заставит дважды подумать, прежде чем тронуть его.

Но одно обстоятельство во всем этом деле не давало ему покоя - нужно было выжать тут денег побольше; нужно было заранее подготовиться. Все это случилось неожиданно и слишком быстро. Больше так не будет; в другой раз он заранее все обдумает и подготовит и тогда сумеет получить столько денег, чтоб хватило надолго. Он посмотрел в окно вагона, потом обвел взглядом белые лица вокруг. Ему вдруг захотелось встать и во весь голос прокричать им, что вот он убил белую девушку, дочь богатого человека, которого все они знают. Да, если б он сделал это, какой испуг отразился бы на их лицах. Но нет. Он этого не сделает, хотя это было очень заманчиво. Их слишком много; его сейчас же схватят, осудят и казнят. Он мечтал о наслаждении, которое испытывал бы, заставив их бояться, но знал, что за пего пришлось бы слишком дорого заплатить. Если б можно было, не боясь ареста, рассказать им о том, что он сделал; если б он мог существовать для них только в воображении; если б его черное лицо и вся картина - как он душит Мэри, и отрезает ей голову, и сжигает ее в топке котла - вечно могли стоять у них перед глазами как страшный образ действительности, которую можно видеть, ощущать, но нельзя уничтожить! Создавшееся положение не удовлетворяло его: у него было чувство человека, который увидел перед собою цель и достиг ее, но, достигнув, заметил вблизи другую цель, больше и лучше первой. Он выучился кричать и крикнул, но никто его не услышал; он научился ходить и шел, но не чувствовал почвы под ногами; он долго мечтал о том, чтобы получить оружие в руки, по вдруг оказалось, что у него в руках оружие, не видимое никому.

Трамвай остановился на углу улицы, где жила Бесси, и он вышел. Дойдя до ее дома, он поднял голову и увидел освещенное окно на втором этаже. Зажглись уличные фонари, желтоватый отсвет лег на покрытые снегом тротуары. Вечер наступил рано. Фонари были точно круглые дымчатые шары света, обледеневшие на ветру, и черные чугунные столбы, как якоря, удерживали их, не давая улететь. Он вошел в парадное, позвонил, услышал ответный сигнал внутреннего телефона, поднялся по лестнице и увидел Бесси, улыбающуюся ему с порога.