Бела Иллеш - Тисса горит

Анталфи несколько минут молча вычислял.

— Ну, если вам не нужно… — сказал железнодорожник и пошел дальше.

— А ну, покажите-ка ваши чешские кроны, — крикнул ему вслед Анталфи.

Чех вынул из кармана брюк большой сверток бумажных денег.

— Пожалуйста.

Анталфи, взяв бумажку в сто крон, со всех сторон осмотрел ее и даже обнюхал.

— Из чего же видно, что это чешские деньга? — спросил он недоверчиво. — Это ведь старые австрийские деньги, — такие же, как и мои венгерские бумажки!

— Что вы, что вы, совсем не такие, — обиделся чех. — Извольте взглянуть: вот здесь печать, а тут двухвостый лев.

— Вижу, — сказал Анталфи уже менее недоверчиво. — Действительно, у этой скотины два хвоста. Ну, с богом! Дам двенадцать венгерских крон за десять чешских.

— Ну, нет, за дурака вы меня считаете, что ли…

Добрых четверть часа торговались мы, пока пришли к соглашению. За те тысячу пятьсот синих крон, которые вручил мне Пойтек при прощании, железнодорожник дал нам тысячу сто пятьдесят чешских крон.

— Не хотите ли поглядеть, — и чех указал на разрушенную снарядами сторожку, — это историческое место. Здесь чешские легионеры разбили большевиков, имевших численное превосходство. Красные бежали и как бежали!.. Победило моральное превосходство демократии, — да, демократии…

Мы уехали из Шалготарьяна в полдень и уже к вечеру были в Римасомбате.

— Пойдем поищем гостиницу, — предложил Анталфи. — Это совершенно безопасно; глупейший жандарм и тот сообразит, что человек, у которого документы не в порядке, не решится сунуться в гостиницу, где ему придется заполнять анкету. Не знаю, какова покупательная сила чешских крон, — я впервые в Чехии, — но так или иначе отправимся в порядочную гостиницу. Хотя я в Чехии еще не бывал, но про Римасомбат я кое-что слышал. Идем прямо в гостиницу «Хунгария».

«Хунгария» называлась теперь «Сокол» и была далеко не такой великолепной, как я того ожидал, судя по описаниям Анталфи. При этом в ней было довольно дорого: комната с двумя кроватями стоила тринадцать крон в сутки. Мы быстро умылись и отправились в столовую.

В столовой было почти пусто. В одном углу играл цыганский оркестр. За большим столом сидели, попивая шампанское, чешские офицеры в обществе чрезвычайно накрашенных женщин. В другом углу за кружкой пива сидел в одиночестве одетый в черное посетитель и, положив локти на стол, слушал музыку. Остальные столики тщетно дожидались гостей. Со стены против входа на нас глядели портреты Массарика и Вильсона.

— В честь чешской демократии я закажу себе клецки, — заявил Анталфи, просмотрев меню, — и тебе советую то же самое. И чтобы быть лойяльным чехом, буду пить пильзенское пиво.

Мы принялись за еду. Когда настало время расплачиваться, Анталфи вынул двухвостую стокронную бумажку. Официант осмотрел ее со всех сторон, вынул из кармана увеличительное стекло, еще раз внимательно исследовал двухвостого льва, покачал головой и положил бумажку на стол.

— Фальшивая, — сказал он.

— Как может быть она фальшивой, чорт вас возьми? — рассердился Анталфи. — Не видите вы, что у этого льва два хвоста?

— Вы, господа — иностранцы, — ответил официант. — Штемпель фальшивый. Здесь в ходу теперь очень много денег с фальшивым штемпелем, но такой грубой подделки еще ни разу не приходилось видеть. Это венгерская работа — венгры хотят таким способом понизить стоимость чешских денег.

— У меня и впрямь других занятий нет, как понижать стоимость чешских денег! Ну, все равно. Вот другие сто крон. Надеюсь, эти-то уж не фальшивые?

— Эти тоже фальшивые.

Через несколько минут выяснилось, что бородатый железнодорожник подсунул нам только такие деньги, которыми венгры собираются обесценить чешскую валюту.

По кивку официанта посетитель в черном оставил свою кружку и подошел к нашему столу.

— Следуйте за мной, господа, — сказал он после того, как тоже рассмотрел наши кроны через увеличительное стекло.

— А с кем мы имеем честь?.. — спросил Анталфи.

Тот показал ему свой полицейский значок.

Мы на извозчике отправились в полицейское управление. Сыщик уплатил извозчику одной из наших фальшивых стокронных бумажек, а полученную сдачу положил к нашим деньгам, конфискованным в качестве фальшивых. Поступить таким образом он имел, как потом выяснилось, полное основание, потому что деньги, полученные от извозчика, были такие же фальшивые, как и та стокронная бумажка, которой сыщик уплатил ему.

Дежурный полицейский офицер в одном жилете играл в карты с двумя офицерами. Когда сыщик ввел нас в утопавшую в табачном дыму комнату, полицейский офицер на минуту отвел взгляд от карт, но затем совершенно спокойно принялся доигрывать.

Он выиграл, забрал деньги, налил вина в стоявшие на столе три стакана, чокнулся с обоими офицерами, выпил и только тогда обернулся к нам.

— Ну, в чем дело? — спросил он сыщика.

— Фальшивомонетчики, — ответил тот. — У них тысяча с чем-то крон.

— Арестовать, — распорядился полицейский и снова обернулся к своим партнерам: — Ну, вам сдавать…

Арестный дом оказался очень неприятным местом, но тем приятнее показались нам находившиеся там люди. В камере помещалось четыре соломенных матраца, одно ведро и двадцать арестованных — мужчин и женщин вместе.

— Политический или?.. — спросила женщина с крашеными рыжими волосами. Она сидела на высоком подоконнике, болтая ногами в шелковых чулках.

— А если политический, то какого направления? — поинтересовался молодой человек, одетый в спортивный костюм и соломенную шляпу.

— Фальшивомонетчики, — спокойно ответил Анталфи.

— А папирос принесли? — спросила женщина.

— Все отобрали. Как здесь живется?

— Ничего себе, — ответил невзрачный смуглый человек в солдатском мундире и штатской шляпе. — Эта камера — только проходная комната на день, на два. Большевиков увозят обратно в Венгрию, тех, кто работали для венгерских белых, отправляют в Чехию, а профессионалов, все равно каких, — громил или даже убийц — распределяют между Венгрией и Румынией. Если вас поймали с такими фальшивыми деньгами, какие печатал Бела Кун, то вас отправят обратно в Венгрию, а на ваших документах отметят, что вы распяли нитрского епископа. Если же вы получили фальшивые деньги от венгерских белых, вас отошлют в Румынию и вам в документах впишут, что вы формировали добровольческий отряд против Румынии.

— Что вы, что вы, — сухо сказал Анталфи, — мы самые настоящие фальшивомонетчики!

— Какое это имеет значение? — возразил тот. — В Чехии теперь все фальшивомонетчики. Разница только в том, что один все делает оптом, а другой в розницу. Большинство проигрывает. Если вам когда-нибудь попадутся в руки настоящие деньги, то присмотритесь к ним хорошенько: лев на них не оранжевый и не лимонно-желтый, а какого-то промежуточного цвета. На бумажках, выпущенных Бела Куном, лев — лимонно-желтый, на бумажках же, подделанных белыми, — оранжевый, у поляков — цвета соломы, а у румын он вышел красноватым. Слов нет, найти настоящий цвет, — дело совсем не легкое, но все же, поверьте, не так уж трудно, как это кажется вам, иностранцам. Не желаете ли, господа, папироску?