Бела Иллеш - Тисса горит

Ночевал я в гостинице, а весь следующий день шатался по кафе и по улицам, как бездомный пес. На третий день я уговорил Анталфи зайти в комитет помощи, рассчитывая, что он там встретит Пойтека. Но так как Пойтека там не оказалось, я до тех пор приставал к Анталфи, пока он не сел в авто и не поехал в барачный лагерь.

— Уже три дня как твоего друга нет в бараке, — сказал он мне по возвращении. — Никто не знает, куда он девался. Его, надо думать, тоже задержали. А сербскую студентку полиция забрала в ту же ночь, что и тебя… Больше о ней никто ничего не слыхал.

— Надо тотчас же что-нибудь предпринять. Ты ведь такой ловкий… и такой добрый…

— Ну, чего там! Я уж думал об этом. Всю обратную дорогу я только об этом и размышлял. Ничего нельзя предпринять. Если будем слишком настойчиво наводить справки, то им не поможем, а сами можем влипнуть. Ничего, в общем, не остается делать, как только ждать. Пойтек ведь не грудной младенец, за него бояться не приходится.

— А Драга?..

Анталфи только пожал плечами. На другой день он все же вновь отправился в комитет помощи, полагая, что, быть может, Шварц знает что-нибудь о Пойтеке. Вернулся он вне себя от злости.

— Не дам тебе больше ходить к этим жуликам. Подлецы и ханжи!

Как я его ни расспрашивал, он ни за что не соглашался рассказать, что произошло у него в комитете помощи.

— Отвяжись, — сердито огрызнулся он, наконец. — С нынешнего дня ты уже не эмигрант, а мой секретарь. И к этим прохвостам никакого касательства больше не имеешь.

— Я тебя, по правде говоря, не понимаю. Что Шварц мерзавец, это я знаю. Что некоторые стали предателями, это я тоже знаю. Но это еще далеко не значит, что все поголовно негодяи, и раз мы не таковы, то в нас нужда тем больше, чем меньше нас осталось.

— Брось эти глупости. С нынешнего дня ты мой секретарь и даже близко подходить к эмиграции не будешь.

— Нет, — сказал я тихо, но решительно. — Предателем я не стану.

Анталфи так стукнул по столу кулаком, что полированная дубовая планка едва не разлетелась в куски.

— Предателем! Не станешь предателем? А я, что, — предатель, по-твоему? Ошибаешься, мой милый! Я не предатель, но, к сожалению, именно я один, быть может, и не предатель. Впрочем, бросим это! Мы — старые друзья, — продолжал он уже более миролюбиво. — Я не намерен каждое лыко в строку ставить. Не впервые уже говорю я тебе о тех, которые работают, что они все предатели, потому, что если кто работает, тот помогает укреплять капитализм. Настоящий враг буржуазии поступает так, как я, — разлагает капитализм.

— Для того, кто оторвался от рабочего класса…

— Знаю, знаю, — прервал меня Анталфи. — Наизусть все знаю! Слова!.. Рабочий класс… Я еще дрался на фронте с румынами, а в Будапеште рабочие уже мечтали об антантовских поездах с продуктами.

— Это отчасти верно, но рабочие, которые в то время мечтали об антантовских поездах, не знали еще того, что ты знал… Теперь же они уже научены горьким опытом и понимают, что собой представляет помощь Антанты… Теперь гораздо легче переубедить их…

— Ерунда! Тебя не узнать, Петр! Ты очень изменился.

— Ты тоже.

Анталфи в сердцах швырнул сигару на пол и яростно растоптал ее, затем стал большими шагами ходить взад и вперед по комнате. Я продолжал сидеть за столом, опустив голову на руки и глядя в пространство. После длительного молчания Анталфи заговорил первым:

— Слушай, Петр. Я тебя понимаю, но и ты также должен понять меня. Разница между нами не в том, в чем ты предполагаешь: не в том, что я — предатель, а ты — честный революционер, а в том, что я старше, опытнее и образованнее тебя. Дело революции… Где она, эта революция? Она окончилась. Не бойся слов. Если мы не хотим обманывать самих себя, то должны это признать: окончилась революция. Это прискорбный, очень прискорбный факт, но факт. Как ты хочешь, чтобы, зная это, я стал приносить новые жертвы и у других требовать жертв во имя погибшего дела!

— Новая революция…

— Новая революция? Брось! Я уже тебе сказал: я много читал и знаком с историей. Вначале всякая эмиграция рассчитывает, что и нескольких месяцев не пройдет, как она победоносно вернется на родину. Потом месяцы вырастают в годы, а под конец всякая эмиграция неминуемо гибнет…

— Русская эмиграция…

— Там были иные исторические условия. Ты этого не поймешь. Нет, что тут ни говори, совершенно бессмысленно с серьезной миной грозить кулаком по ту сторону границы. Я не хочу быть смешным.

— Есть и другая возможность — вернуться домой и работать.

— Благодарю покорно. Лезть льву в самую пасть, чтобы спасать какие-то пустяки? Издохнуть только затем, чтобы иметь право под виселицей сказать самому себе: «Ну-с, Анталфи, старый дурак, ты, по крайней мере, был последователен!» Нет, на это я не пойду. Что я сумею сделать здесь, на месте, то сделаю, остальное же все ерунда. Новая революция… Кто будет делать эту новую революцию? Рабочие, которые побросали оружие? Или крестьяне, которые морили города голодом? Или господь бог?

Я понял, что Анталфи не прав. Борьба, не всегда будет так проста, как в тот момент, когда мы с оружием в руках стоим против врага, когда в точности знаем, кто друг и кто враг…

— Нечего возразить? Говори, если можешь! Кто способен воскресить революцию?

— Кто способен ее воскресить!? — повторил я. — Коммунистическая партия.

— Коммунистическая партия! Даже и во время победоносной революции у нас не было коммунистической партии. Откуда же ей взяться теперь? С тем же успехом можешь возлагать надежды на лунное затмение или на восход солнца. А где же эта прославленная коммунистическая партия, если позволишь спросить? Где?

— Где? В Венгрии, здесь, в Австрии, потом в Чехо-Словакии, потом в Румынии, — всюду, где побывала Красная армия.

— Ну, Петр, ты, видно, совсем рехнулся. Будет… что, ты меня тоже за сумасшедшего считаешь? Ждешь помощи от рабочих да от чехов и румын, которые с оружием в руках пошли на венгерскую советскую республику!.. Чистейшее безумие!..

— Несомненно, что чешские и румынские рабочие, да и рабочие всего мира, извлекли урок из судеб нашей революции…

— Извлекли урок! Ах, Петр… Я тоже кое-чему научился. Меня уже не проведешь. Рабочий не заслуживает того, чтобы всем для него жертвовали.

На следующее утро я сказал Анталфи, что переезжаю от него.

— Куда?

— Не знаю.

— Ты — погибший человек, — с грустью сказал Анталфи. — Ну, ладно, делай, как знаешь. Но, чтобы я не упрекал себя впоследствии за твою гибель, окажи мне услугу — останься у меня еще на день. Я раздобуду тебе какую-нибудь работу, чтобы ты, по крайней мере, не погиб с голоду.

На следующий день я действительно получил работу: место ночного сторожа при дровяном складе.