Элигий Ставский - Домой ▪ Все только начинается ▪ Дорога вся белая

- Неужели ты поедешь в Трускавец? — спрашивает Ира и смеется. — Ведь сейчас зима.

Я вижу заплаканное лицо мамы, но меня не пускают в вагон. Проводница поворачивается, и я вижу - это тетка Иры. Кто-то отталкивает меня. Хватают за руки и за плечи. Поезд трогается. Лицо мамы за стеклом. Паровоз едет прямо на меня. Люди стоят на платформе и смотрят. Я хочу крикнуть, но уже поздно. Я хочу проснуться. Я сажусь и снова вижу нашу комнату. Рядом Алексей Иванович.

Алексей Иванович сказал, чтобы я разделся.

Я встал очень рано. На улице еще было пусто. Положил книги на подоконник и часа полтора читал. Стул скрипел. Я взял другой, чтобы не разбудить Алексея Ивановича. Я видел его лицо, большое, темное, со складкой на переносице и под щекой, короткие, точно обрубленные пальцы, все в черных точках от металла и масла. Потом я видел, как он брился. И, как всегда, резался и натирал подбородок белым бруском квасцов. Мы позавтракали вместе. В бутылке еще осталось молоко. Алексей Иванович встал, надел свою кепку и сказал:

- Ну, пошел.

Я слышал, как он быстро шел по коридору. Потом хлопнула в коридоре дверь.

Я убрал со стола и снова сел к подоконнику. В девять часов я закрыл книгу и спустился вниз. Я решил сходить на «Полиграфмаш» и разузнать, нельзя ли устроиться туда. До «Полиграфмаша» было недалеко.

Ночью, наверное, прошел дождь. Трава на газонах была ярко-зеленая. И было не так душно, как вчера.

До «Полиграфмаша» я мог доехать на автобусе или на троллейбусе. Я пошел пешком. И снова по парку. Это была не прямая дорога. Получался небольшой крюк. Мне так и хотелось. Мне хотелось идти дольше, очень долго, медленно и спокойно. Я опять стоял на углу и читал газету и афишу кино. Потом разглядывал фотографии на витрине у «Великана». У Театра Ленинского комсомола парни катались на велосипедах. Делали крутые виражи, не держась за руль, сидя боком, свесив ноги на одну сторону и даже сидя спиной. В канаве за театром мальчишки ловили колюшку. Я тоже спустился вниз, стоял и смотрел. Я не хотел думать о времени и о том, что мне нужно идти. Вода блестела, она была мутная и темная. Когда кто-нибудь вытаскивал рыбку, поднимался шум и смех. Здесь было хорошо. Мальчик протянул мне палку, леску и попросил:

- Дяденька, завяжите.

Я сел на корточки и стал завязывать. Мальчик сказал:

- Это Колька оторвал. У меня было шесть рыбок, а он забрал себе.

- А где этот Колька?

- Вот этот.

Мы отобрали у Кольки банку, рыбок и кулечек из газеты, в котором были черви. Колька был разбойник, и он не заплакал. С ним я подружился тоже. Он дал мне удочку, я стоял и ловил. И у меня здорово клевало. Здесь было тихо и спокойно. Раздавался смех, светило солнце. И совсем не верилось, что за спиной каменный город. Но все же я должен был идти. Зачем-то я вырос и теперь все время что-нибудь был должен.

На «Полиграфмаше» все было быстро, просто и по-деловому. Мне сказали:

- В инструментальный цех. Хоть сегодня.

- Я хотел бы посмотреть.

- Нашел театр. У нас не смотрят, а работают. Оформляйся и работай.

- Я могу поговорить с начальником цеха или запрещается?

- Выпишите молодому человеку пропуск в одиннадцатый цех.

- Паспорт, — сказала женщина.

Мне сунули бумажку. Вахтерша посмотрела паспорт, и я вышел во двор. Я шел и смотрел вокруг. Корпуса были большие и такие же высокие, как наши. Я поднялся наверх. Потом стоял на площадке, облокотясь на перила. За дверью был шум, стук, голоса, и я слышал, как дробно стучит фреза. Дробно и тяжело. Я открыл дверь. Меня ударило гулом и теплым воздухом. Станки стояли рядами. Несколько токарных были совсем новые. Парень, нагнувшись, замерял деталь. Другой повернулся и посмотрел на меня. Женщина везла тележку. Я отошел к стене. Рядом, на тумбочке, лежал резец, он был сломан, и столбиком стояли блестящие, свежие кольца. Парень не глядя положил еще одно. Кто-то работал с эбонитом. Пахло эбонитом. Мужчина нес шестеренку. Он был рыжий и похож на нашего механика. На стене было написано: «Ленинградцы, дадим семь за пять по производительности труда!» В черной спецовке, наверное, был мастер. Парень положил на тумбочку еще одно кольцо. Я стоял и смотрел. Я тоже мог вот так же подавать ручку и еще быстрее отводить ее, глядя на болванку и на резец. Вот так же, напротив окна, — мой станок. Рядом - Лешкин. А вместо того парня - Васька Блохин. И в углу - Женька Семенов. И все ребята свои. И сейчас они тоже работают. Вечером на доске напишут проценты. Напротив моей фамилии поставят черту. Потом мою фамилию сотрут.

Я увидел, что мастер идет ко мне. Он обошел станок и посмотрел на меня.

- Что скажешь? — спросил он, поднимая голосу.

- Мне к начальнику цеха.

- Я начальник цеха.

- Пропуск подписать. — Я протянул ему пропуск.

- Не слышу! — сказал он.

Хлопнула дверь, и женщина снова выкатила железную тележку. Он взял меня за локоть и отвел в сторону. Из кармана у него торчал карандаш.

- По какому вопросу? — громко спросил он. — В чем дело?

- Нет уже никакого дела. Подпишите пропуск. Нет никакого дела.

Он пожал плечами и вынул карандаш. Я сбежал вниз, прошел по двору и отдал пропуск вахтерше. Вахтерша была в черной шинели и подпоясана ремнем. Она повертела пропуск перед глазами.

- Как фамилия? Кочкин?

- Кочин, — сказал я, нагнулся и показал пальцем.

Я был на площади Льва Толстого, когда стал накрапывать дождь. Туча только надвигалась. Она шла со стороны залива. Потом дождь полил сильными отвесными струями. И сразу же асфальт стал черным, вода побежала из труб и запенилась, кружась над люками. Многие кинулись в парадные и под балконы. Улица разбежалась. Я не побежал. Я шел, и мне нравился этот дождь. Я чувствовал, как намокают волосы, как рубашка и брюки становятся тяжелыми. Я шел прямо по лужам. В парадных смеялись и показывали на меня пальцами. Дождь был теплый. Брюки хлопали по ногам. Стекла в автобусах были мутные. Автобусы проходили вымытые и как будто новые. У самого тротуара бежал желтый ручей. В воде плыли окурки. Из ворот выскочила женщина и поставила под дождь цветы. Дождь лил все так же сильно и прямо. Улица совсем опустела. Я прошел уже много, и мне не было холодно. Мне было легко и свободно. И не хотелось ни о чем думать. Просто я не мог уйти, что бы ни было. Может, они поступили со мной жестоко, но я и сам виноват. Я остаюсь. Они поступили со мной жестоко. Проголосовали и выкинули. Но я не уйду. Я попрошу Алексея Ивановича, чтобы он взял меня к себе, на слесарный участок. Можно и переучиться: две специальности - тоже неплохо. Я вытер лицо рукавом и пошел быстрей. До общежития оставалось меньше квартала.

Я постоял внизу, ожидая, пока с меня хоть немного стечет. Прошли мимо девушки из девятого цеха. Одна спросила:

- Кочин, тебе зонтик не нужен?