Уильям Теккерей - Романы прославленных сочинителей, или романисты-лауреаты премий Панча

Тут Мюрат зарядил последнее стодвадцатичетырехфунтовое орудие, которое еще не заставила замолчать наша артиллерия, и император навел его прямо на нас.

- Ур-ра, ребята из Киллалу! - воскликнул я. В тот же миг я успел почувствовать, как меня охватывает оцепенение смерти, и бездыханным трупом растянулся на крепостном валу.

II

- Тише, - проговорил кто-то, и я узнал голос маркиза д'О'Махони. Хвала небесам, к вам вернулся рассудок. Это первые разумные слова, которые вы произнесли за полтора месяца.

- Ей-богу, так оно и есть, полковник, душа моя, - отозвался другой голос, еще более мне знакомый: то был мой честный и доблестный Ланти Кланси, он рыдал у моего изголовья от счастья, что его хозяин начал поправляться. О! а! Мистер Фил, мистер Фил! Какой же это будет великий день, когда я пошлю счастливое известие (я бы и послал, да вот только писать не умею) госпоже вашей матери и вашим сестрам в замок Фогарти! Его преподобие отец Люкас, когда прочтет письмо, так будет прыгать от радости, что похудеет. Полтора месяца вы метались в постели, что разъяренный лев в клетке, и бредили, будто совсем обезумели, как тот хряк у Мика Малони, что принял Миков парик за капустный кочан, сжевал его и помер от колик.

- Значит, я был без памяти? - слабым голосом спросил я.

- Ну да! Разве вы еще вчера не величали меня своей обожаемой доньей Анной и не тянули меня за бакенбарды, будто это шелковистые локоны прелестной сеньоры?

В это самое мгновенье со стула, стоявшего у моего изножья, густо покраснев, поднялась прелестнейшая из когда-либо виденных мною юных красавиц и павой выплыла вон из комнаты.

- Бредил, о слепец и негодяй?! - воскликнул я. - А кто же тогда эта прекрасная дама, которую ты спугнул своей наглостью? Донья Анна? Где я?

- В надежных руках, Филип, - ответил полковник. - Вы в моем доме на Вандомcкой площади в Париже, коего я являюсь военным губернатором. Вы и Ланти были повержены под Бургосом воздушной струей от пушечного ядра. Вам нечего стыдиться: сам император произвел этот выстрел. - Полковник обнажил голову, произнося дорогое всей Франции имя. - Когда наши солдаты возвращались после вылазки, в которой была отбита ваша доблестная атака, вас нашли распростертым на бруствере, и я позаботился о том, чтобы перенести вас в город. Правда, рассудок вас оставил, когда вы очнулись, но я не пожелал покинуть в беде сына моего старого друга Филипа Фогарти, спасшего мне жизнь в девяносто восьмом году, и в собственной карете привез вас в Париж.

- Да, и вы много раз норовили выпрыгнуть в окошко, мистер Фил, добавил Кланси.

- Привез вас в Париж, - с улыбкой продолжал полковник, - и здесь, стараниями моих ученых друзей Бруссэ, Эскироля и барона Ларэ, здоровье, хвала небу, к вам возвратилось.

- Но кто этот прелестный ангел, выпорхнувший из комнаты? - воскликнул я.

- Этот прелестный ангел - леди Бланш Сарсфилд, опекуном которой я являюсь. Она внучка доблестного Сарсфилда, графа Лукана, и может, если только пожелает, сделаться мадам Камбасерес, супругой маршала и герцогиней Иллирийской.

- О, зачем вы вырвали этого негодяя из моих рук? - вскричал я.

- А зачем Ланей вырвал вас из моих? - возразил полковник. - C'est la fortune de la guerre, mon garcon {Таковы превратности войны, мой мальчик (франц.).}. Но успокойтесь и глотните этого питья, которое приготовила для вас Бланш.

Услышав, чьи ручки его составляли, я жадно испил целебного отвара, и благодатное его действие сказалось незамедлительно: я погрузился в легкую живительную дремоту.

С этого дня здоровье мое стало быстро улучшаться, - таково преимущество счастливой младости, которую ничто не в силах сломить. Бланш восхитительная Бланш - сама ходила за мной, ибо я отказывался принимать лекарства иначе, как из ее лилейной ручки. Следствия? А следствия были таковы, что и месяца не прошло, как уже пациент был по уши влюблен в своего врача; что же до барона Ларэ, Бруссо и Эскироля, то им была дана команда "кругом - арш!", и тут их и след простыл. В скором времени я настолько поправился, что был уже в силах отдать должное прекрасному gigot aux navets {Баранине с репой (франц.).} и boeuf aux cornichons {Говядине с корнишонами (франц.).} и прочим там разным роскошным закускам, что подавались у маркиза к столу, да при том еще с аппетитом, приводившим в изумление французов, хаживавших к нему обедать.

- Дайте только срок, вот он совсем оправится, мисс, - сказал как-то Ланти, всегда прислуживавший за моим стулом. - Да лопни мои глаза, он, когда здоров, умнет корову целиком, не считая копыт и хвоста, и не охнет.

Я запустил бездельнику в голову графином - как еще прикажете отвечать на такую наглость?

Хотя мерзкий Камбасерес из кожи лез, добиваясь, чтобы меня отослали в Верден в лагерь для английских военнопленных, но влияние маркиза на императора взяло верх, и мне было позволено остаться в Париже, где я и пребывал счастливейшим из пленников во дворце полковника на Вандомской площади. Здесь мне представился случай повращаться в избранном французском обществе - случай, коим, смею надеяться, не без успеха сумел воспользоваться юноша, обладающий достоинствами Фила Фогарти, эсквайра. Я встречался с великими, с прекрасными, с доблестными. Частым гостем у маркиза был Талейран. Над его bonmots {Остротами (франц.).} покатывались со смеху все за столом. Нередко закусывал с нами Ней; Мюрат, бывая в городе, непременно заглядывал на чашку чая и на дружеский роббер. Увы! Кто мог знать, что обе эти буйные головы обречены так скоро покатиться с плеч! У моей жены есть пара серег, подаренная Мюратом, который носил их всю жизнь, - однако не будем забегать вперед. Всякому было видно, даже "вполглаза", как говаривал князь Беневентский, как обстояли дела между мною и Бланш; но злодей Камбасерес, которого она ненавидела за жестокость и безобразие, продолжал преследовать ее своими домогательствами.

Помню, был как раз день святого Патрика. Мой нежный друг раздобыла в Мальмезоне из садов императрицы Жозефины (которую все мы любили в тысячу раз больше, чем эту австриячку, белобрысую и, между нами говоря, косую на оба глаза) огромную охапку трилистника (нашего национального цветка), и все ирландцы Парижа были званы на праздник.

Я и князь Талейран с Полиной Бонапарт и мадам де Сталь вчетвером отплясывали матросский танец; и маршал Сульт прошелся круга два с мадам Рекамье; и вдова Робеспьера - славная такая, добрая женщина, ничуть не похожая на своего мужа, - тоже пошла плясать с австрийским посланником. Кроме того, в элегантных покоях маркиза собрались знаменитые художники: барон Гро, Давид и Никола Пуссен, и еще Канова, который тогда жил в Париже и ваял статую императора по заказу папы Льва X, словом - весь цвет Парижа, как выражается моя талантливая соплеменница, эта юная ирландка, одаренная необузданной фантазией.