Уильям Теккерей - Романы прославленных сочинителей, или романисты-лауреаты премий Панча

Но вот прозвучал всеобщий глас: "La Gigue Irlandaise! - Даешь ирландскую джигу!" Этот танец еще раньше произвел фурор в Париже, когда его впервые исполнила здесь прекрасная Бланш Сарсфилд.

Вот она выступила вперед и выбрала меня в кавалеры. И под восторженные крики столпившихся зрителей, среди которых были Ней, Мюрат, Ланн, князь Ваграмский и посланник австрийский, мы с нею, смею думать, показали высшему свету Парижа недурной образчик нашего прославленного национального танца.

Я как раз откалывал коленца похлеще и делал двойной перешарк с пятки на носок, вдруг Бланш подплывает ко мне чечеткой и, улыбаясь, тихо говорит:

- Остерегитесь! Я вижу, Камбасерес разговаривает о нас с герцогом Фуше - а если Фуше на кого-нибудь посмотрит, тому ничего доброго это не предвещает.

- Камбасерес ревнует, - говорю.

- Придумала! - воскликнула она. - Заставлю его протанцевать со мною.

А музыка наяривает вовсю, и вот я, притворившись, будто ослабел после недавнего ранения, сел в сторонку. Прелестная Бланш с улыбкой на устах подходит и приглашает Камбасереса своим вторым кавалером.

Маршал Камбасерес - мужчина дородный, но прилагает немало усилий к тому, чтобы иметь тонкую талию; и результаты не замедлили сказаться: он отдувался и пыхтел, как морж, пот струился по его багровому лицу, - а моя проказница Бланш знай себе отплясывает все быстрей да быстрей, и затанцевала она его, несчастного, чуть не до смерти.

- Кто еще хочет пройтись со мною? - спрашивает прелестница, разойдясь вовсю.

- Кто же, как не я - Ланти Кланси! - воскликнул мой негодник, которому давно уже не терпелось и не стоялось на месте. С гиком и криком вскочил он в круг и пустился в такой быстрый огневой пляс, что все только рты разинули.

Как раз когда они так отплясывали, послышался конский топот кавалькада всадников проскакала через Вандомскую площадь и остановилась у подъезда. На лестнице раздались шумные голоса, высокие двери парадной залы широко распахнулись, и двое пажей возвестили прибытие их величеств императора и императрицы. Но Ланти и Бланш были так увлечены пляской, что ничего не видели и не слышали.

В самом деле, то был император. На возвратном пути из Theatre Francais он заметил у маркиза свет в окнах и предложил императрице завернуть на огонек. Его величество сделал знак музыкантам продолжать - и победитель при Маренго и Фридланде с благосклонным интересом наблюдал, как резвятся двое простодушных веселых ирландцев. Даже императрица и та улыбнулась, и при виде этого все придворные, включая короля Неаполитанского и Талейрана, пришли в восторг.

- Ну, разве это не великий день для Ирландии? - воскликнул маркиз, не смахнув слезы, катящейся по его благородной щеке. - О, Ирландия! О, моя родина! Но ни слова больше об этом. Эй, Фил, чертов сын, ступай предложи ее величеству пуншу, или, может, она предпочтет глинтвейну?

Среди молодых людей, с которыми я особенно близко сошелся в Париже, был Евгений Богарнэ, сын злосчастной изгнанницы Жозефины от первого брака с одним благородным французским джентльменом. Имея в жилах немалую толику благородной старинной крови, Евгений, естественно, отличался гораздо более утонченными манерами, чем вся эта новоиспеченная знать при императорском дворе, где мне случалось видеть, - ибо я чуть не каждый божий день обедал в Тюильри, - как мой бедный друг Мюрат то и дело забывал, что вилка - не зубочистка, а храбрый Массена уплетал горошек, орудуя при этом ножом скорее по неведению, чем с изяществом. Мы с Талейраном и Евгением, бывало, посмеивались над такими чудачествами наших доблестных друзей, которые отнюдь не блистали в гостиных, хотя на поле брани бывали просто ослепительны. Император всегда подзывал меня к себе побеседовать и выпить вина и был при этом сама доброта и предупредительность.

- Мне нравится, - говаривал он, по обыкновению, доверительно защемив мне ухо, - когда Эжен водит дружбу с такими ребятами, как ты. У тебя хорошие манеры, у тебя высокие принципы, - моим забулдыгам солдатам неведомо ни то ни другое. И еще, Фил, мой мальчик, - прибавлял он, - мне нравится, что ты так внимателен к моей бедной жене - я имею в виду императрицу Жозефину, понятно.

Мои друзья в доме маркиза радовались тому, что мне оказывалась такая честь, а мои враги при дворе бесились от зависти. Среди последних особенно отличался злобой и яростью коварный Камбасерес.

Однако вскоре вскрылась и причина того внимания, коего я был удостоен в столь щедрой мере, хотя сам я, по глупости и тщеславию, все приписывал своему личному обаянию. Оказалось, что император, составив по разным стычкам и отчаянным вылазкам доброе мнение о моей отваге на войне, непременно желал залучить меня к себе на службу. Большой крест святого Людовика, графский титул, командование знаменитым 14-м полком "Морских гусар" - таковы были раскинутые передо мной приманки. Да еще - нужно ли говорить? - Бланш, прелестная вероломная Бланш, взявшая на себя соблазнить меня на измену.

- Не хотите служить иностранной державе? - воскликнула она, выслушав мои возражения. - Да это вы, Филин, служите иностранной державе! Ирландцы сейчас в изгнании, на земле своих союзников - французов. Здесь нет ирландских изменников - ирландские изменники там, всеми презираемые, под трижды проклятым флагом саксов, которых великий Наполеон давно бы смел с лица земли, когда бы не роковая доблесть ирландских наемников! Соглашайтесь: и мое сердце, моя рука, мое все - ваше! Откажитесь - и мы расстаемся.

- И вы выйдете за гнусного Камбасереса! - воскликнул я, уязвленный. Вы наденете корону герцогини, Бланш? Ха-ха! Да всем этим нынешним французским аристократам, вчерашним лавочникам, пристало носить на голове укроп и латук, а не герцогский трилистник. Я не желаю более жить на поруках. Я требую, чтобы меня отправили в тюрьму, обменяли на кого-нибудь, казнили, наконец, - только бы не быть предателем и послушным орудием в руках предательницы!

И, схватив шляпу, я, кипя гневом, ринулся вон из комнаты; я распахнул двери - и споткнулся о Камбасереса, который подслушивал у замочной скважины и, должно быть, слышал весь разговор до последнего слова.

Мы с ним покатились на пол под звонкий хохот Бланш, потешавшейся над нами из глубины комнаты. Ее смех окончательно взбесил меня; и я, будучи при шпорах, стал, катаясь по ковру, вонзать их в жирные бока Камбасереса. Маршал взвыл от боли и гнева.

- Это оскорбление можно смыть только кровью! - проревел герцог Иллирийский.

- Кровь уже пролилась, - ответил я. - Из-под моих шпор.

- Malheur et malediction! {Проклятье! (франц.).} - рявкнул маршал.

- Наденьте-ка лучший свой парик, - говорю я, протягивая ему этот предмет его туалета на конце трости. - А уж тогда уговоримся о времени и месте.