Шарлотте Вайце - Письмоносец

Каспар нашел в саду более-менее красивый камешек, а мама написала на нем лаком для ногтей имя дрозда. Они поставили его в углу сада и положили рядом букет цветов.

К вечеру Каспар вышел из дому. Дрозд валялся посреди лужайки лапками кверху. Он со всей силы пнул его, так что он отлетел и ударился об изгородь.

— Идиотская птица, — сказал он.

Мама стояла в дверях, выходивших в сад.

— Каспар… — сказала она и странно посмотрела на него.

Она тут же ужасно разозлилась. Она назвала его вруном и тысячу раз плюнула. Она шипела, кричала и визжала.

Прошло много времени, пока мама не увидела, что ее сын стоит совсем один посреди лужайки и качается из стороны в сторону. Мама подошла к нему, и на нее что-то нашло. Ее лицо изменилось. Мама бросила на Каспара такой взгляд, которого он раньше ни у кого не видел. Как будто она узнала в нем кого-то, про кого он и сам ничего не знал. Она моргала глазами и хлопала его по плечу.

— Прости, — сказала она, — я не знаю, что на меня нашло. Но ты мне не просто сын, ты еще и хороший друг. Мы с тобой так похожи.

Он простил ее и поклялся самому себе, что никогда не причинит ни одному живому существу страданий. В будущем он даст себе труд заботиться о других существах.

Каспар разворачивает ночник так, что свет бьет в глаза. Пот катится с него и щиплет губы, но он все равно засыпает. Улыбка Лэрке вырастает перед закрытыми глазами, розовые губы и руки движутся взад-вперед над флейтой. Потом у него на лице опять начинает облезать кожа, он ощупывает его руками и замечает черты, которые должен бы знать, но не может припомнить откуда.

Каспар просыпается, хватает ртом воздух и смотрит на часы. До утра еще далеко. У него все болит, но наверху ходит София. Может, у нее найдется панодил?

Он выбирается из постели, выползает в коридор и поднимается по лестнице. Когда он добирается до ее двери, силы иссякают. Каспар вытягивает руку, чтоб постучаться, но внезапно ослабевает. София высовывается из комнаты.

— Каспар, — тихо произносит она, — входи.

Она помогает ему добраться до постели, он глядит ей в глаза. Она тоже не спала.

— Почему здесь такая ужасная жара? — шепчет он. — Нельзя ли сделать потише обогреватель или класть в печку меньше дров?

— Я как-то читала в одном журнале, в котором было приложение про толкование снов, что чем в помещении теплее, тем больше тебе снится снов. От тепла мозг закипает, и картины, которые, может быть, долго лежали и ждали своего часа, начинают вырастать. Но мне ничего не помогает, наверно, у меня уже иммунитет. Иногда мне просто хочется…

Горит только один ночник, абажур светится красным светом, она садится на кровати.

— …чтобы кто-нибудь развел большой костер и кинул меня туда. Когда мир вонзает в тебя свои когти, я уверена, что тогда увижу непривычные вещи. Всего один коротенький сон — и я умру счастливой!

София устало проводит себе по лицу своими большими руками, потом она открывает глаза и глядит на него.

— Ты не расскажешь мне, что тебе снится?

Каспар мотает головой.

— Может, это заразно?

Каспар несколько раз открывает и закрывает глаза. Нелегко превратить картинки в слова. Но сегодня ночью в воздухе висит что-то такое, чего раньше не было. София сидит вплотную к нему, собирается слушать, а впереди у них вся ночь. Снаружи царство непогоды, до ближайшего города много километров, и никто не знает, что они здесь не спят.

— Ну, мне приснилась девушка, молодая девушка, и что я с ней занимаюсь любовью. И вдруг с моим лицом что-то происходит, кожа слезает, и под ним — другое лицо.

— А оно тебе знакомо?

— Нет, но мне кажется, я его должен знать.

Рассказывать свои сны — странное занятие, Каспар раньше никогда не пробовал. Клейкие нити паутины расплетаются.

София подтыкает одеяло вокруг них.

— Ни один человек не знает самого себя полностью. А те, кто заявляет, что знает, те всегда что-то забывают.

София откашливается и начинает рассказ:

— У меня была сестра. Или точнее, мы были больше чем сестры. Мы были сиамскими близнецами и срослись таким образом, что смотрели прямо друг другу в глаза. Мы были как зеркала: если она улыбалась — то и я улыбалась. Если она плакала — то и я плакала. Сначала врачи побоялись разъединять нас. Но когда нам исполнилось три года, в поселок приехал специалист. Он сказал, что слышал о нас. Может, он надеялся, что прославится, если операция пройдет удачно? Врач сказал, что мы не доживем до совершеннолетия, если ничего не предпринять. Кроме чисто физических причин он еще считал, что психически для нас будет лучше, если нас разъединить.

Врач перенес нас с сестрой через гору. Это был единственный раз, когда я покидала поселок. Я помню деревья и белую больницу высоко на склоне горы. Только намного позже мы узнали, что эта была первая успешная операция такого рода во всем мире.

Хотя нас и разделили, мы все равно всегда ходили вместе. Одежда у нас была одинаковая, но все равно окружающие видели, что мы разные. Мира была красивее, это особенно стало заметно после операции.

Я отчетливо помню редкие дни летом, когда светило солнце. Мы были одеты в маленькие платьица, росли с одинаковой скоростью, лежали в стогу сена и смотрели в небо, где птицы летели, куда им вздумается. Мира часто говорила о солнце, она говорила, как было бы чудесно жить там, где посветлее и потеплее. Зимой Мира всегда грустила, а мне всегда было все равно, какое на дворе время года.

С этого стога мы впервые увидели Райнара Руска. Потом мы поссорились из-за того, кто из нас первым увидел новую красную точку, которая шла рядом с Пером-Апостолом. Тогда он был красавец, а мы до того вообще не видели молодых парней. Мы знали только отца, дядю и Пера-Апостола. Мы каждый день поджидали Руска. Иногда мы писали друг другу письма и отправляли их по почте, чтоб быть уверенными, что он зайдет к нам. Мы улыбались ему, но я думаю, что у Миры улыбаться получалось лучше.

София переходит на шепот:

— Мира первой поцеловала Руска. Она просто в один прекрасный день догнала его и прижалась губами к его рту. Руск так и застыл, и похоже, не имел никакого понятия, как ему быть. Мать с отцом обиделись и дали Мире пару подзатыльников, но это не помогло. Мы с Мирой всегда рассказывали друг другу все: какие мужчины из журналов нам больше нравятся, обычно это был, конечно, какой-нибудь король. Но Руск был первым в нашей жизни мужчиной из плоти и крови.

Когда Пер-Апостол пропал, Мира уехала в город и жила на почте у Руска. Я не знаю, сколько это продолжалось, но потом Мира сбежала от Руска и переселилась в большой город, туда же, откуда, как я понимаю, приехал ты. С тех пор она ни разу не писала мне, и я ей тоже ничего не писала. Я думаю, первый шаг должна была сделать она.