Шарлотте Вайце - Письмоносец

Каспар кивает и улыбается. Сено похоже на засушенные цветы и пахнет медом.

— Это лиловые цветы с высокогорья. Они здесь для того, чтоб придать мясу особый вкус «баранины Страдивариуса».

Каспар входит за ним в хлев. Похоже, что его проектировал архитектор; там пахнет свежей древесиной, а сводчатая крыша — медная. Овцематка стоит в углу и блеет, работник нацеживает из бака какую-то желто-коричневую жидкость и дает овце.

— Пиво повышает аппетит у овец. Если они не хотят есть, им дают кружечку.

«Только продукты зря переводят!» — думает про себя Каспар. Работник надевает белые перчатки и принимается делать овцам массаж. Они глубоко вздыхают, закрывают глаза, и даже овцематка замолкает.

— Мы пытаемся как-то спасти положение с овцой, которая грустит, но, скорее всего, ее придется пустить на фарш. Рубленый бифштекс из баранины Страдивариуса — это тоже вкусно. Но самая серьезная проблема — это то, что блеянье овцематки плохо влияет на все стадо. Другие овцы слышат ее и теряют аппетит.

Он делает овцам массаж еще разок.

— Важно, чтоб жир равномерно распределялся по всему мясу, — говорит он, — вкус придает именно жир, он не должен откладываться просто белой полосой по краю мяса.

Каспар садится на тюк соломы.

— Японцы нарезают мясо на тоненькие полоски и совсем недолго отваривают в воде с овощами. Лучшие из наших овец стоят в восемь раз больше, чем я зарабатываю за год.

Работник вынимает папку, обходит всех овец и шепчет им на ухо какие-то фразы. Они стоят неподвижно, уткнувшись мордой в соломенную подстилку.

— Я каждой из них читаю хокку, — говорит он. — К сожалению, не на японском, мне его не выучить. А София говорит на нем почти свободно, ведь она в последние пятнадцать лет проходила заочный курс. Она иногда приходит и шепчет им, чтобы они хоть немножко послушали язык.

Работник дает Каспару папку, в ней фотография каждой овцы, а под ней день и час рождения, родословная и стихотворение хокку.

— Мы очень серьезно относимся ко времени рождения. Некоторые импортеры выбирают себе овец по нему, а для других важнее хокку.

Работник снимает со стены большой нож, обходит всех овец и проводит им по глоткам. Они стоят тихо, и кажется, им это приятно.

— Овцы должны к этому привыкнуть. В день забоя они не должны беспокоиться. Когда они напуганы, качество мяса падает на пятнадцать процентов.

Входит Лэрке. На ней оранжевое шелковое платье, а на плечах норковая накидка.

— А сейчас начинается утренний концерт, — говорит работник, кивает Лэрке и выходит. А Каспар остается.

— Мне так нравится, когда ты играешь, — говорит он, улыбаясь.

— Я играю только для овец.

— Мне так нравится музыка, я просто посижу тут в уголке и послушаю.

— До свиданья, — говорит она.

Каспар ковыляет к выходу, но в стене есть трещина. Лэрке открывает красный бархатный футляр и вынимает флейту. В темноте хлева она сияет золотом. Лэрке протирает флейту тряпочкой, продувает ее пару раз и некоторое время играет гаммы. Потом она встает на деревянный ящик и кланяется. Лэрке глубоко вдыхает воздух и приставляет флейту к своим розовым губам. У Каспара начинает кружиться голова, каждый звук — как белая жемчужина, перекатывающаяся в сверкающем море. Когда она заканчивает третий номер, Каспар замирает и слушает, как умолкает последний отзвук музыки. А потом он принимается аплодировать и кричать. Лэрке вскрикивает и пулей вылетает из хлева.

— Ты подслушивал! — орет она и вцепляется ему в лицо своими длинными ногтями, пинком сбивает его с ног и садится на него верхом. Он пробует вырваться, но больная нога легла не так. Лэрке сжимает руки у него на шее и вдавливает затылок в лед на замерзшей луже, который тут же с треском крошится.

— Тебе разве не говорили, что хлопать нельзя?

Она шипит ему в лицо, Каспар чувствует запах ее влажной кожи.

— Но ведь ты хорошо играешь, — шепчет он.

— Спасибо, без тебя знаю! — говорит она, поднимается и отряхивает свою одежду.

Из одного глаза катится слеза, она отворачивается и уходит в хлев. Каспар встает и нетвердыми шагами идет к трещине в стене, но она бьет его кулаком в глаз и затыкает трещину лиловыми цветами.

— Катись отсюда, — кричит она. — Почтальонов терпеть не могу!

Каспар бродит по окрестности, лицо у него все в крови, а идти обратно к Софии ему не хочется. Вдруг он обнаруживает, что стоит перед лестницей, которая, извиваясь, ведет наверх, к белому дворцу. Он поднимается по ней, скача на одной ноге. Идет густой дождь, ступеньки узкие, и каждая истерта до такой степени, что в ней образовалось углубление.

Он медленно поднимается наверх сквозь влажные облака, завесой расстилающиеся перед глазами. Но вот показался белый дворец, солнце брызжет в глаза, а ступеньки исчезают под ним в черно-серой глубине. У него нет с собой ни солнцезащитного крема, ни очков, он надвигает фуражку на глаза и поднимает воротник.

На террасе он почти вплотную утыкается в большое, во всю стену, окно. Внутри все белое, а мебель в чехлах. Каспар нажимает на дверную ручку и входит во дворец, под потолком позвякивает хрустальная люстра. Часть помещения ближе к окнам нагрета солнцем, но чем дальше он заходит, тем делается холоднее. Каспар щурится, глядя на окна. Может, он невесомо прошел по облакам и дошел до края света? Кое-где торчат вершины гор, словно каменные вехи под снегом. Наверное, это самое красивое место в мире — и самое одинокое. Углы с воем овевают струи ветра.

На вершине горы в отдалении виднеется маленькая красная точка. Наверное, это Руск, который пьет свой шнапс. Он закрывает глаза, свет слишком яркий, хотя он и в безопасности за стеклами окон. За веками плывут белые точки и превращаются в машущих крыльями ангелов. Каспар выходит на улицу и быстро, как может, ковыляет вниз. В серых тучах лицо приятно покалывают прохладные капли дождя.

Руск стучится в дверь к Лэрке. Она не открывает; он уменьшается в маленького сгорбленного человечка и плетется по направлению к дому Софии. Когда Каспар входит в гостиную, Руск не поднимает глаз. Седые волосы на макушке взъерошены, от него пахнет спиртом и мочой. Сегодня он опять забыл снять ботинки и стоит как истукан посреди комнаты, теребя пальцами замок своей сумки.

— Садись, — тихо говорит Каспар.

Он остается стоять. Каспар обнаруживает, что спина у Руска мокрая — а София ушла на кухню варить кофе. Он, пятясь задом, ведет его в ванную; там он помогает почтмейстеру снять брюки. Каспар полощет его кальсоны.

Руск почесывает у себя в паху, затем чешет нос, Каспар снимает свои собственные кальсоны, отдает Руску, а его кальсоны вешает для просушки. Руск вышагивает на месте, и заставить его надеть штаны очень трудно. Каспар берет его под руку, они вместе идут в гостиную и садятся на диван.