Фэй Уэлдон - Подруги

Не всякого будут после таких слов угощать выпивкой, но популярность и обаяние Патрика Бейтса безграничны.

Один Эдвин Сонгфорд, как ни странно, относится к нему в эти дни с недоверием, видит губительный оскал за белозубой улыбкой, чует паразитический душок конечного умысла, смутно прозревает в будущем опустошенность и распад. Да только кому в эти дни охота прислушиваться к суждениям Эдвина Сонгфорда? В мире столько перемен, в Эдвине Сонгфорде — никаких. Брюшко у Эдвина оттопырилось от пива, что ни вечер он с пеной у рта громит тех, кто вынашивает идеи социализма, бастует, нанимает на работу женщин, — он требует, чтобы махинации на черном рынке и половые извращения карались смертной казнью. Кто будет слушать, когда он излагает свои сомнения касательно Патрика? Разве что Эстер, да и то по необходимости.

Миссис Сонгфорд берет из рук Хлои чашку чаю.

— Спасибо тебе, милая. У меня страшная сухость в горле. Не проходит со дня концерта. Должно быть, перенапрягла связки. Эдвин, вероятно, совершенно прав — незачем выставлять себя на посмешище. Воистину не стоит труда. Да и горло меня тревожит. Моя мать умерла от мучительной болезни — она сперва поражает одно, а потом расползается повсюду. У нее перешла на горло. Отец требовал, чтобы мы каждый кусок пережевывали шестьдесят четыре раза, для сохранения слизистой желудка. Чудеснейший был человек, однако, как я теперь вижу, не без причуд в отношении еды. Говорить за едой нам воспрещалось строго-настрого. Мать, естественно, ничего не могла поделать, раз вышла замуж — терпи, но атмосфера в доме была безрадостная. Унывать никак нельзя, и я бодрюсь изо всех сил, не хочу стать такой же, как мама, а когда подумаешь, каково на фронте нашим бедным солдатикам, то видишь, что в сравнении с этим все твои горести — ничто.

Не последняя среди горестей Эстер — Грейс, бутон, для которого близится пора расцвета. В пол-одиннадцатого, когда мать уже в постели, а отец дотягивает последнюю кружку в «Розе и короне», Грейс крадется прочь из «Тополей». Она подстерегает Патрика, когда он выходит из общего бара. До ворот лагеря, в котором размещается летная часть, они с Патриком идут вдвоем.

Что происходит по дороге?

Кто знает… но вид у Грейс лукавый и ублаженный, и Хлоя ненавидит ее, как никогда раньше и никогда потом — хотя и не последний раз в жизни.

На Хлою в присутствии Патрика нападает столбняк. Грейс при нем выставляет себя напоказ, Марджори его развлекает; Хлоя способна лишь сидеть с пересохшим ртом и пялить глаза.

Все три учатся теперь в Челмсфордской классической школе. Темно-синие сарафаны в складку, перехваченные на поясе (о талии пока говорить не приходится) шнуром. Белая блузка. Галстук в полоску. Панама летом, фетровая шляпа зимой, и отсидка после уроков, если поймают с непокрытой головой. Черные, штопаные фильдеперсовые чулки и — в зимнее время — комбинация.

Комбинацию (слово имеет двоякий смысл, но употреблялось всегда лишь в одном) натягивали на голое тело. Она начиналась у горла и кончалась почти у колен. Из жесткой, кусачей желтовато-белой шерстяной фланели, у горла застегивалась на дряблые пуговицы, которые с трудом пролезали в тугие петли (обметанные по тесьме, чтобы не лохматились), а снизу — на два встречных язычка, которые удобно расстегивать в уборной.

Зимой Грейс поутру выходит из дома в комбинации и на автобусной остановке снимает ее за кустом, даже когда идет снег.

Для Марджори и Хлои важнее не мерзнуть.

Марджори перестала писать отцу. Культура больше ничего не значит. В пятнадцать лет все силы девичьей души поглощены самокопанием. (От которого ее всеми силами старается отвлечь классическая школа, заставляя часами готовить уроки.) Из Нью-Йорка приходит письмо от Элен, с припиской, что ее настигло наконец извещение Организации военнопленных, в котором сказано, что Дик, отец Марджори, жив и частично сохранил зрение в одном глазу.

Хлоя, помимо Патрика, влюблена в учителя истории. В обоих случаях ее любовь безнадежна, мучительна и, как уверена Хлоя, свидетельствует о ее испорченности.

Боже сохрани заикнуться о ней кому-нибудь. Хлоя приучается страдать молча.

Грейс не намерена страдать ни в коем случае. После долгих уговоров она вырывает у матери признание, что уже доросла до лифчика. Покупается лифчик. На нем стоит государственный знак: «Практичная одежда» [18] Предметы первой необходимости выпускались в военное время по государственной спецификации и продавались по твердой цене. . Он сшит из прочной ткани и имеет сугубо практическое назначение. Дня два Грейс, как другие девочки, ходит с горизонтальным уступом на месте бюста.

Грейс не смиряется с уступом. Снова и снова она кипятит в кастрюле топорный предмет, пока каленая ткань не теряет первоначальные свойства. Потом красит лифчик в черный цвет.

Таким он бросается в глаза учительнице физкультуры, когда, за отсутствием комбинации, беззастенчиво просвечивает сквозь сетчатую спортивную аэртексовскую [19] «Аэртекс» — фирменное название хлопчатобумажного сетчатого трикотажа. майку Грейс во время игры в травяной хоккей.

И вызывает нижеследующий диалог.

Учительница. Грейс, милая, по-моему, на тебе не слишком подходящий лифчик.

Грейс. В каком смысле?

Учительница. Приличные девушки не носят черное белье.

Грейс. Почему?

Учительница. Потому что как узнать, чистое оно или нет?

Грейс. Запомнить, когда в последний раз стирано. А потом, если черное, то какая разница? Тем более что в военное время мы все обязаны экономить мыло. А говорят, мужчинам больше нравится черное белье. Как по-вашему, правда это?

Учительница. Только мужчинам определенного сорта. Тем мужчинам, которые будут представлять интерес для тебя, нравится, когда женщина безукоризненно чиста душой и телом, включая белье.

Грейс. Да, вы так думаете? Ну, раз из-за этого столько шума, я буду ходить вообще без лифчика.

И ходит. Все кругом твердят в один голос, что Грейс плохо кончит. Ее едва не исключают из школы за то, что она оказывает дурное влияние на остальных школьниц, однако талант к рисованию спасает дело. Шутка сказать — все школьные коридоры увешаны лже-Ван Гогами работы Грейс.

Марджори, Грейс и Хлоя.

— Ты что-то неважно выглядишь, — говорит Марджори Хлое, когда они наконец покидают «Итальяно». — Нездоровится или из-за того, что ведешь такую жизнь?

— Нездоровится, — говорит Хлоя. — Я веду вполне нормальную жизнь.

— Ты, кстати, знаешь, какой сегодня день? — не унимается Марджори.

Хлоя провожает ее до Телецентра; они шагают по направлению к стадиону «Уайт-сити», мимо вопиющего худосочия парка Шепердс-Буш-Грин. Дизельная гарь щекочет им ноздри.