Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Третья женщина. Актер и есть актер. Они, актеры, никудышный народ, все равно что бродяги.

Первая женщина. Дуреха, этот обедает за одним столом с королем!

Вторая женщина. Репетиция кончилась. Можно разойтись по своим местам.

Перед театром вбит ряд кольев, к которым зрители привязывают своих лошадей. Двадцатилетний юноша со светлыми, развевающимися волосами и тонким лицом осматривает колья с фонарем в руке - в порядке ли железные кольца для поводьев. Осмотрев все, крикнул в темноту:

- Эй, Чико, ты здесь?

- Здесь! - откликается тонкий голос, и на свет выходит десятилетний мальчик. - Чего тебе, Вехоо?

- Слушай внимательно, что я тебе скажу, - говорит Вехоо. - Скоро начнут съезжаться кабальеро. Как крикнут: "Эй, где тут сторож лошадей!" - я отвечу: "Здесь я, ваша милость!" Они: "Вехоо! А, я тебя знаю, парень. Хорошенько сторожи моего коня, на вот тебе реал". И я...

- Возьмешь реал, - подсказывает Чико.

- Правильно, - кивает Вехоо. - Реал-то я возьму, а вот сторожить не буду.

- Как же так? - удивляется Чико.

- А так, что я тоже хочу посмотреть спектакль.

- Кто же присмотрит за лошадьми?

- Да ты, кто же еще!

- Я? С какой это стати?

- А вот с какой: заработаешь. За каждую лошадь - если хорошо будешь сторожить - я отдам тебе половину денег.

Чико радостно всплескивает руками:

- Идет, Вехоо! Я посторожу.

- Тссс! Начинается. Стой около меня и молчи.

Подъехало несколько всадников.

- Эй, где тут сторож?!

- Я здесь, ваша милость. - Вехоо поднимает фонарь. - Приставлен к лошадям, готов служить вашей милости, а зовут меня Вехоо.

- Вехоо? Странное имя, - замечает Мигель.

- Я родом из Эстремадуры, - поясняет Вехоо.

- Могу я доверить тебе моего вороного?

- Можешь, - вмешивается Альфонсо, обнимая Вехоо. - Я знаю этого парня и люблю его.

- Возьми, - говорит Мигель и, соскочив с седла, вручает сторожу поводья и два реала.

Студенты входят в театр.

- Он дал тебе два реала, а не один, - заявляет Чико, присевший на корточки в темноте.

- Откуда ты знаешь? - удивился Вехоо.

- А звякнули у тебя в ладони...

- Ты прав, и уговор дороже денег. Вот тебе реал, привяжи коней, засмеялся Вехоо.

Театр сверкает.

Подобны трепещущим тычинкам и пестрым цветам высокие гребни женщин и кружевные мантильи. Кабальеро - в бархате и кружевах. Люстры и ряды свечей пылают, знакомые приветствуют друг друга церемонными поклонами.

Мигель чувствует на себе чей-то упорный взгляд, ищет глазами - кто это? А, Изабелла! Сидит в ложе напротив, с отцом и Фелисианой, которая машет ему веером. Мигель, смутившись, сдержанно кланяется. А совсем близко от них, правее, - Соледад с дедом. Мигель поклонился ей так демонстративно, что она покраснела, и весь зрительный зал обернулся к ней.

- Видела? - блаженно улыбается дон Хайме. - Перед всем городом не скрывает своих чувств к тебе. Он - порядочный человек и рыцарь.

Мигель в упоении смотрит на свою возлюбленную, она посылает ему улыбку.

И со всех сторон - поклоны, улыбки, приятные речи, шелест шелка, пока не зазвучала тихая музыка и слуги не погасили свечи. Полумрак спускается в зал, люди превращаются в тени, и тут Мигель, случайно подняв глаза на галерку, в самых задних рядах заметил Вехоо. Но некогда было уже занимать свою мысль опасениями за вороного, занавес поднялся, и среди диких скал на сцене появилась Росаура, переодетая мужчиной.

О гиппогриф мой старый,

Ты мчался с ветром неразлучной парой!

Зачем же так стремиться?

Бесхвостой рыбой, и бесперой птицей,

И зверем без сноровки

И без чутья? Куда летел неловкий,

В неистовстве ретивом

По трещинам, оврагам и обрывам?

Упругие, сладостные, льются стихи Кальдерона. "В нем - нега аркадской идиллии, в нем - рык ренессансных труб, в нем - предзнаменование мифологических эпосов, в нем - образность мистиков и геркулесова сила страстей его родины".

Мигель захвачен. Вместе с Сехизмундо переживает он все страдания, ощущает тяжесть его оков, и вороны сожалений слетаются к его голове, истерзанной тысячами сомнений, и он осыпает злую судьбу упреками и рыданиями:

Разрешите мои сомненья,

Небеса, и дайте ответ:

Тем, что родился на свет,

Я разве свершил преступленье?

Боль Сехизмундо становится болью зрителей.

За что такая потеря,

Что, бед глубину измеря,

Люди того лишены,

Что создал бог для волны,

Для рыбы, для птицы и зверя?

Стих Кальдерона бьет, рвет, терзает, потом вдруг слабеет, манит, прославляет... После жестокого столкновения между отцом и сыном - главный антракт.

Долгие, нескончаемые рукоплескания и восторг. Актера, играющего Сехизмундо, прославляют, как рыцаря древних романсов.

Мигель выбежал в вестибюль в надежде увидеть Соледад и столкнулся в дверях с человеком невысокого роста, коренастым, краснощеким, одетым чуть-чуть небрежно, но богато. Мигель налетел прямо на него.

- Эй, бешеный, так ли подобает вести себя кабальеро в театре? - сердито вскричал этот человек.

- Вы собираетесь учить меня манерам, сударь? - И Мигель в сердцах хватается за шпагу.

- Перестань, - дергает Паскуаль Мигеля за рукав. - Не устраивай скандала...

Человек засмеялся:

- Не угодно ли сразиться со мною на кистях, молодой человек? На это я еще, пожалуй, соглашусь, прочее же не стоит труда! - И он, с добродушной улыбкой поправив пострадавший при столкновении воротничок, пошел своей дорогой.

Паскуаль удержал Мигеля, кипевшего негодованием:

- Да ты знаешь, кто это?

- Кто бы он ни был!.. - не хочет успокоиться Мигель.

- Это великий человек. - Альфонсо принимает сторону Паскуаля. Знаменитый художник, живописец Мурильо. Только ему и не хватало, что думать о поединках из-за чепухи...

В вестибюле прогуливаются горожане - знать осталась в ложах, и Мигель увидел свою возлюбленную, только когда вернулся на место.

На глазах всего города он смотрит на нее откровенно влюбленным взглядом, но гнев на дона Хайме туманит ему голову. Если б не старик, можно было бы поговорить с Соледад. Он все время на моем пути. Ненавижу!

Спектакль идет к концу.

Всепобеждающая сила добродетели - так завершается действие, гордыня сломлена и доведена до смирения, безжалостная жестокость прощена.

Занавес упал, и Мигель задумался: он сам чувствует, насколько далек он от той холодной и прозрачной, как горный воздух, чистоты, которой пронизан эпилог пьесы; чувствует, как днем и ночью необузданные страсти душат его, а грудь распирает желание жить жизнью, богатой ощущениями, - такой жизнью, какую он сам себе желает.

Я знаю, что сделаю, говорит он себе, выходя из театра. Завтра увезу Соледад в Сьерра-Арасену, в охотничий замок отца около Эль-Ронкилья, и там заживем мы, как в раю, между небом и землей, одни со своею любовью! Так я хочу! Так должно быть!