Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Мигель идет за своим вороным. Вехоо подает ему поводья, низко кланяясь:

- Вот ваш конь, сеньор.

- Ты тоже был в театре, - говорит Мигель, вглядываясь в его лицо, скупо освещенное фонарем, от сетки которого решетчатые тени лежат на щеках Вехоо.

- Был, ваша милость, - сознается тот. - Люблю театр превыше всего...

- Кто же сторожил лошадей? - строго осведомляется Мигель.

- Мой помощник да святой дух, снисходительный к одержимым...

Мигель, взглянув ему в лицо еще раз, взял поводья. Коротко простился с друзьями, вскочил в седло и, не дожидаясь факелоносца, пустился в ночную тьму.

А Соледад улыбается своему отражению в зеркале. Дурочка, как я боялась, что он разлюбит меня после этого. С каждым днем любовь его сильнее. Мы встретимся у его кузины, графини де ла Рокка - он хочет поскорей увидеть меня, чтобы сказать мне нечто важное. Больше ничего не велел передать... Но я-то знаю, в чем дело! Он спросит, хочу ли я стать его женой... Хочу ли! Святая дева, хочу ли я!..

* * *

Мигель вытерпел церемонию обязательных представлений в новом обществе и, как только вырвался, увлек Соледад в соседнюю комнату, а там - в оконную нишу, где их не могут увидеть. Сегодня он необычайно торжествен, сегодня он серьезнее, чем всегда.

Мой милый, думает Соледад, нежно глядя на возлюбленного, я знаю, к чему прикованы твои мысли. Не колеблись же, дорогой, говори, я жду твоего вопроса и отвечу на него с восторгом!

Комната погружена на дно тишины. Слышно даже, как шипят фитили свечей и как созревают мысли, беззвучно заполняя пространство.

Мигель целует руки Соледад, надевает ей на палец перстень с рубином. Растроганная Соледад благодарит любимого поцелуем. Оба счастливы: молча глядят в глаза друг другу.

- Завтра, Соледад, ты будешь со мною в раю, - торжественно произносит Мигель. - Скоро мы покинем город и к восходу солнца будем на месте. Все готово к отъезду.

Соледад не понимает. Покинем город? Ночью? Ах да, конечно! Мы поедем в Маньяру. К его родителям.

Она сияет от счастья, голова у нее идет кругом, она бурно целует юношу, и Мигель накидывает ей на плечи парчовый плащ, подбитый мехом.

- По дороге ты не замерзнешь, но в горах - всегда холодно.

- В горах? - удивлена Соледад. - В каких горах, Мигель?

- Я решил, Соледад: хочу быть с тобою наедине - с тобой и с нашей любовью. Здесь все отнимает тебя у меня. Твои старики, город, мое учение, а я хочу тебя для себя одного с утра до вечера и с сумерек до зари. И хочу этого сейчас же. Мы поедем в Сьерра-Арасену, в охотничий замок моего отца. В горы. Скоро в путь.

Сердце остановилось у Соледад. Задыхаясь, она ищет опору, чтоб не упасть.

Так вот чего он хочет! Похищения - не брака! Хочет сделать ее любовницей, не женой...

Человеческая и дворянская гордость прорвалась в ней, девушка выпрямилась, лицо ее вспыхнуло от загоревшейся крови:

- Нет! Никогда!

Мигель стоит, как молнией сраженный.

- Что ты говоришь? - заикаясь, выдавливает он из себя.

- Никогда! Никогда! - кричит оскорбленная девушка.

Мигель бледнеет - лицо его приобретает мертвенный оттенок.

- Хорошо ли я тебя понял? Ты не хочешь уехать со мной? Ведь только что ты хотела?

- А теперь не хочу! - сбрасывает плащ Соледад. - Никогда!

Мечта Мигеля рухнула, как под ударом грома, мгновенно разбилась вдребезги.

- Да, я хотела! - плачет, рыдает Соледад. - Только не так! Я хотела ах, не могу сказать! Я-то, несчастная, думала, что ты... Но тебе нужна только любовница, не больше, не больше! Как недостойно...

Мигель не слышит ни слова. Его разочарование сокрушительно. Она не осуществила мою мечту. Обманула мои надежды. Разбила все мои представления, Так вот как она меня любит? Нет, такой любви мне не нужно. Это для меня меньше, чем ничего. Я отдался ей весь, целиком, а она колеблется. Не любит. Оскорбила меня. Конец.

И в эту минуту любовь Мигеля к Соледад мертва. Погибла безвозвратно, и ничто ее не воскресит.

Мигель стоит, словно вбитый в землю, и слух его оглушен грохотом рушащихся миров. Мысль его окутала тьма, и пустота разлилась вокруг него.

Конец. Всему конец.

Ноги двинулись сами собой, и он вышел из комнаты.

А девушка плачет в горе, которое жжет ей виски - они словно в смоляном венце. Поднимает голову и видит - она одна. Ушел? Неужели ушел? Боже мой, да ведь я и в эту минуту люблю его! Прощаю ему даже такое тяжкое оскорбление!

- Мигель! Где ты? Где ты, любимый? Все тебе прощу - только приди ко мне! Только не оставляй меня одну, - плачет Соледад, заклинает Мигеля словами преданности и любви - напрасно.

Тем временем во дворе Мигеля слуги выпрягают из кареты четверку лошадей чернее ночи.

Стиснув зубы, с душою, растерзанной болью, стоит Соледад перед своими старичками.

- Ты плакала? - удивляется бабушка.

- Что случилось с тобой, Соледад? - в тревоге спрашивает дед.

- Я слишком счастлива, - тихо отвечает девушка, избегая их взглядов. Я люблю его без памяти...

- А он тебя? - хочет знать дон Хайме, так и впиваясь взглядом в губы внучки.

Соледад проглотила слезы и заставила себя улыбнуться:

- Посмотрите... - И она протянула руку к свече, в пламени которой засиял большой рубин, подобный багровому диску луны в испарениях после дождя.

- Какая красота! - Дон Хайме восхищен.

- О, счастливица! - прослезилась бабушка.

И Соледад, напряженно улыбаясь, уходит к себе.

Мигель стоит дома у окна, смотрит во двор. Слуги выносят из кареты покрывала, свертки с едой, ухмыляются.

Мигель злобно отвернулся, бросился к окнам, выходящим к дому Соледад, порывисто захлопывает ставни и опускает шторы.

Одиночество, гнев, раненая гордость сжимает ему горло.

Он хватает плащ, шляпу и бежит из дому, полный горечи, злости и сожалений, что женщина, которой он хотел отдать свою жизнь, воспротивилась его пылкости, разбила его представления, осмелилась восстать против его себялюбивого желания.

* * *

- Я была у вечерней мессы, дон Мигель, - говорит, улыбаясь, Мария.

- И вам не повезло, донья Мария, - слова потоком рвутся из груди Мигеля. - Едва вы покинули храм, как встретили грешника, которому стала мерзка церковь и все, чему она служит...

- Ваша милость!.. - испуганно шепчет девушка.

- Свершить тысячу грехов, тысячу несправедливостей, высечь в камне их названия, рассыпать их вокруг себя, как сыплют зерно курам - пусть все клюют, всем хватит! Посеять заразу, чтоб даже на куртине, окропленной святой водой, взошел грех...

- Что говорите вы?.. Что с вами стряслось? - Мария в ужасе... - Вы меня пугаете...

- Я ищу лампу, чтобы затоптать, задушить все источники света, ибо да здравствует тьма и все, что в ней копошится, от червей до всех тех, кто, побуждаемый высокими стремлениями, целиком отдается великой цели. Поставить все на карту - прекрасно, но я говорю вам, я вам клянусь, донья Мария, что проигрывать - тоже прекрасно, если можно побежденному заглушить боль свою и гнев в подушках столь мягких, как ваши очи, донья Мария! Не кажется ли вам, что у каждого из нас - свой бог? И что боги эти - разные?