Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Беглецы из тюрем инквизиции? - подумал Мигель, и его охватила дрожь.

Он вернулся в комнату и, сломленный усталостью, бросился на ложе.

* * *

На водах написано, по тучам разбросано, во мраке потоплено слово безумной, и образы, которые видит она, уносит ветер.

- Скажи, Изабелла, кто стоит там в тени?

- Никого там нет, матушка. Тебе померещилось.

- О нет, доченька. Это жених твой. Скоро свадьба твоя, моя красавица. Когда выйдешь из храма, все вокруг озарится твоею красой. Скажи, дочь, когда же придет жених твой на свадьбу?

- Он не придет, родная. Тело его обречено костру. Дьяволу - черная душа, - говорит Изабелла, которой мучительно слышать слова матери.

- Скажи, дочь, настигнет ли кара господня того, кто так провинился?

- Палач уже ждет его...

- Скажи, Изабелла, ты его ненавидишь?

- Ненавижу. Ненавижу!

- В твоем голосе слезы, доченька. Любишь его?

- Люблю его, мать!

Безумная тащит дочь к святому кресту.

- Дочь, прокляни его здесь, на этом месте!

Изабелла склоняет голову и молчит, подобная черному чертогу из гранита и мрамора. Ночь крылами ветра бьется в окна.

- Так я тебя проклинаю! - кричит безумная. - Пред ликом божиим навеки проклинаю тебя! Чтоб за всю жизнь ты не познал любви! Чтоб метался из одних объятий в другие, несчастный, и раз от разу несчастнее! Чтоб страдал ты от одиночества посреди толпы и чтоб одиночество это разъедало душу твою, как черви - труп!..

* * *

Девушки, уперев в бок глиняные амфоры, идут к фонтану.

- Дон Мигель скрылся из города - слыхала?

- Куда, интересно, он подался?

- Говорят, поскакал в Кордову.

- Бедные кордованки!

- Да, да, да...

Мужчины сидят на ступеньках, потягивая привычный вечерний бокал вина.

- В дело вмешалась святая инквизиция. Санта-Эрмандад* будет разыскивать его.

______________

* Буквально "святое братство" (исп.), в данном случае - полиция инквизиции.

- Чепуха, инквизиции до этого дела нет. Его разыскивают стражники префекта.

- Хорошо бы схватили негодяя.

- Хотел бы я быть таким молодым и богатым, как он, и никого не бояться, и...

- И делать то же, что и он?

- Разве я сказал что-нибудь подобное?

- Зато подумал, сосуд греховный! Подумал!

Женщины опускаются на колени, складывают руки, молятся вслух:

- Пусть жестоко накажут блудодея, когда поймают!

И потихоньку:

- Пусть уйдет от преследования. Пусть вернется. Хоть бы на минутку приглянуться ему!

* * *

Топот копыт, крики, стук в ворота дона Матео. Стражники!

Чужие грубые голоса:

- Сказывали, он сюда поехал...

Голос Каталинона:

- Стало быть, зовут его дон Мигель де Маньяра? Гм... Старый, молодой, высокий, маленький? Ах, так, молодой... Ну да, видел я такого барчука, только был он не один. Их двое было, значит, это не он.

- Двое? Он, и есть! Второй-то - его слуга, понял? - громко объясняет стражник.

- Вот как? Ну, так они поехали вон по той дороге, к португальской границе. И мне показалось - ужасно спешили.

- Они, они! - взревел стражник. - Скорей за ними!

Но начальник отряда хмурится:

- К чему такая спешка, дуралей?

- Ведь если поймаем - каждому по эскудо!

Начальник, наклонившись к нему, шепчет:

- А если не поймаем, если, даст бог, он уйдет - от его отца получим по десять эскудо, олух!

* * *

Вы говорили, милый мой Грегорио, что мыслящему человеку одиночество прибавляет мудрости, мысленно беседует Мигель с далеким своим наставником.

Но вот я один, падре, и все же не счастлив. Должен даже признаться после месяца раздумий в одиночестве душе моей грустно и тесно...

Да, падре, тесно. А вы знаете, добрый мой старичок, как не люблю я слово "тесно". Как всегда я мечтал о просторе, что шире небес, - для сердца ли, для ума или для жизни...

За столом я сижу во главе таких же изгоев, как я сам, и, не доверяя друг другу, мы друг с другом изысканно вежливы и предупредительны. А дон Матео сдирает с этих отверженных последний реал! Внизу, под нами, городок, подобно священной корове, он пережевывает свой покой и кишит созданиями, которые - спешат они или медлят - все же заняты хоть каким-то делом!

Вот в чем, падре, источник моей печали.

Куда ни взгляну - везде вижу людей, у которых есть цель. Попрошайничать, пахать, наживать деньги, воровать, молиться, пить, играть, сражаться, хлопотать, - и будь у них по десять пар рук, всем нашлось бы занятие.

У меня только две руки, и работы им нет: Трифон и мать учили меня только складывать их для молитв. Как мало этого для меня! Обреченные на безделье, мне они в тягость. Короче, мой Грегорио, я испытываю унизительное чувство, что молодость моя пропадает, мышцы и мозг затягивает плесень, и я ни на что не годен...

У меня есть все, чего можно пожелать. Здоровье, деньги, молодость одного не хватает: счастья. Хочу отправиться на поиски. Но смогу ли?

Общество изгнало меня, университет исключил - я ведь темное пятно на его добродетели. Я поставлен на одну доску с бандитами, грабителями, убийцами из-за угла. Завтра уеду отсюда, не могу больше тут оставаться - и что меня ждет? Скрываться по чуланам, по чердакам и пещерам, таскаться из города в город, подобно изгнаннику, осужденному на молчание, на одиночество и бездеятельность...

Нет участи тяжелее, мой старый друг, ибо все во мне кипит жаждой деятельности. Что делать мне с моей кровью?!

Чувства мои, дух голодают. Я горю. Я сгораю в бездеятельности. И нигде нет для меня ни куска хлеба, ни глотка воды.

Думай о боге, если впадешь в искушение - так говорили вы мне.

Дорогой мой старик, как могу я думать о его доброте, если он посылает мне разочарование за разочарованием, боль за болью?

Он наказывает, он преследует меня за то, что я не посвятил ему свою жизнь, обещанную моей матерью. Ах, поверьте, падре, я чувствую - бог отказывает мне в любви, которой я жажду, потому что мстит мне...

Почва уходит у меня из-под ног, мысль моя рвется, воля слабеет, и вянет вера моя в бога.

Пошлите мне, падре, пошлите хоть издали доброе слово и благословение! Никогда я так не нуждался в них, как теперь...

* * *

Звенят струны гитары в улочках толедского гетто. В темноте, позади певца, притаились две человеческие фигуры. Лунный свет падает на низенький балкон, девичье лицо просвечивает сквозь муслиновое покрывало.

В тени вашей дни коротать - наслажденье,

Дыханием вашим напиться,

Смиренно целуя стыдливые ваши ресницы

И кос наважденье...

Молодая еврейка слушает, улыбаясь тому, кто стоит в тени у ее ног, и бросает певцу цветок. Тот, поцеловав цветок, прикрепляет его к груди.

- Эстебан, ты меня слышишь? - доносится шепот с балкона.

- Да, Эстер, слышу и томлюсь. Уже целую неделю не обнимал я тебя. Ты обещала, что этой ночью...

- Приходи в полночь - войдешь ко мне. Хочешь?

- Спасибо, любовь моя!