Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- Черт их знает, какая-нибудь связь да есть, попомните мои слова...

Языки горожан проворно перекатывают клубок клевет, шепотков, намеков, раскручивая, разматывая его с удивительной быстротой.

Ничто не мешало связать слухи о поединке со слухами о соблазнении Изабеллы - и вот уже на следующий день какой-то бродяга впервые пел на углу Змеиной улицы песенку о Мигеле де Маньяра, втором доне Жуане Тенорио, который соблазняет всех женщин подряд и бьется на шпагах с отцом любовницы.

А так как мир легковерен и доступен злорадству, в особенности там, где речь идет о больших господах, то и певец наш стяжал немалую кучку мараведи за свою насмешливую, издевательскую песенку.

* * *

Перед рассветом Грегорио проводил Мигеля и Каталинона за городскую черту.

Едва проехали Кордовские ворота, встретили человека, закутанного в длинный Плащ.

- Благородный сеньор, ваша милость, так рано, и уже на прогулку? спросил закутанный, и тихий смех донесся из-под его капюшона. - Это похоже на бегство согрешившего...

Мигель схватился за шпагу, но Грегорио удержал его руку.

- Купите индульгенции, ваша милость, - пробормотал закутанный незнакомец. - Купите святые реликвии, и вы обеспечите себе прощение грехов и спасение души. За один только кварто можете поцеловать кость руки святого Иакова. Это приносит радость. А вот за двойной реал - три дюйма веревки повешенного, на счастье...

Мигель молча проехал мимо, но старый философ, ради любви к грешному, подавил свое отвращение к суеверию и вернулся.

- Дай-ка мне эту веревку, - сказал Грегорио, протягивая два реала.

Догнав потом Мигеля, он тайком засунул обрывок веревки в его седельную сумку и простился с ним, как отец с сыном.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Вечерняя сырость пробирает до костей, снежные хлопья, подхватываемые ветром, кружатся в воздухе, все ниже и ниже, пока не прилепятся к какому-нибудь предмету, и тогда медленно тают, и от белых цветов мороза не остается даже запаха, только капли воды да влажные пятна.

Горы тянутся слева направо. Освещение поминутно меняется: когда луна прорывает тучи, обложившие небо, туманную мглу чуть озаряет ее желто-серый отсвет. Сьерра-Арасена дрожит в полусне от холода.

Луна почуяла - в пустынном краю пахнуло человечьим духом; выкатила из-за туч свое холодное око, увидела двух всадников, взбирающихся в гору по каменистой дороге. Луна видит их со спины. Замечает, что усталые лошади едва перебирают ногами, а всадники, закутанные в длинные плащи, сидят в седлах, сгорбившись от изнеможения.

- Остановимся мы когда-нибудь, ваша милость? - едва шевелит губами Каталинон. - У меня губы окоченели, слова не выговорю. День да две ночи в седле почти без передышки, и черт его знает, что-то будет сегодня...

- Крепись, - коротко отвечает Мигель.

- Отродясь хотел я жить тихо, незаметно, отродясь не любил спешить, и вкусно поесть был не дурак, а что вышло? Согласитесь, сеньор: стражники по пятам, гонка такая, что не вздохнешь, и два дня сыр да скверный хлеб. Я тепло обожаю, а тут замерзает и нос и речь. Нет, я не жалуюсь, ваша милость, а только несладко это, согласитесь. Но теперь уже, честное слово, пора вам о нас позаботиться. Денег у вас хватает, есть и фальшивые паспорта, да еще письмо отца Грегорио к какому-то сеньору - и вроде все это ни к чему... А у меня уже зуб на зуб от холода не попадает...

- Скоро будешь в тепле и за полной тарелкой перестанешь оплакивать жирные севильские блюда.

- Вот это дело, ваша милость! Только любопытно мне, каким колдовством вы раздобудете все это посреди этой промерзшей равнины, обильной только снегом да ветром, где ничего не растет, никто не живет - ни птица, ни человек...

Мигель, подняв руку, прервал поток этих жалоб, и Каталинон стал всматриваться в том направлении, куда указывал его господин. Присмотревшись, даже подпрыгнул в седле:

- Гляньте-ка - огоньки! Уж не город ли, ваша милость?

Они поехали рысью. Огоньки мерцали в темноте, а один светился в сторонке - и, оказалось, совсем близко.

Каменный дом, открытый ветрам и солнечному зною, одинок, словно шкатулка, брошенная на свалку к битым черепкам, а ветер вокруг него скулит, завывает. В таком местечке только чертям и водиться, кроме них, пожалуй, никто не захочет здесь жить.

За коваными воротами залаяли собаки.

Каталинон барабанит в ворота кулаками.

Отворилось окошко, лица не видать.

- Кто там? Чего надо?

- Здесь живет его милость дон Матео Павона? - осведомляется Мигель.

- Кто спрашивает?

- Друг падре Грегорио!

- Входите, - буркнул незримый привратник, и ворота приоткрылись.

Слуги увели лошадей, и Мигель вошел в дом.

- Привет вам, сеньор, - кланяется хозяин, - приветствую вас во имя божие. Я - дон Матео Павона.

- Я - дон Мигель Ибарра, бакалавр валенсийского университета, кланяется, в свою очередь, Мигель. - Это мой слуга, а вот письмо к вашей милости от падре Грегорио.

Дон Матео, подергивая светлую бородку, колючими глазами мерит поздних гостей, их потрепанную одежду. Его худая, жилистая шея выглядывает из помятого плоеного воротника. Дон Матео справляется о здоровье падре Грегорио, читает письмо...

- Дон Матео, мы нуждаемся в убежище, - произносит Мигель.

- Гм, понимаю... Сеньору нужно на время исчезнуть...

- Примерно на месяц.

- Долгий срок, - подергал бородку дон Матео. - Итак, убежище, пища, дрова, постели...

- Посчитайте и рождество, - усмехнулся Мигель, и старик охотно кивнул. - Сколько же?

- Право, не знаю... - теребит бородку старый лис.

- Десять эскудо, дон Матео?

Хозяин поперхнулся. О, этот парень считает не на реалы - на золото! Эй, Матео, не продешеви!

- Десять эскудо? - сцепил он костлявые пальцы. - Видит бог, меньше сотни эскудо я взять не могу. Но так как вас направил ко мне отец Грегорио, а мы с ним родом из одной деревни - в таком случае восемьдесят, ваша милость, но ни на мараведи я спустить не могу...

Кошелек, зазвенев золотом, тяжело упал на стол.

- Это... это... - лепечет хозяин.

- Сто эскудо, - говорит Мигель.

Матео проглотил слюну и постепенно обрел дар речи:

- Ваше благородство, сеньор, обязывает меня... Вы будете чувствовать себя как дома. Осмелюсь предложить вам к ужину жареного каплуна, или желаете курочку на вертеле?

В комнате, отведенной для гостей, нет окон, а дверь выходит на галерею; от камина пышет жаром - в нем ярко горят поленья.

Каталинон улегся на полу, на коврах, и затянул хвалебные речи:

- О мой дорогой господин, вы меня накормили-напоили, дали тепло и хорошее ложе - о, сколь благороден и могуществен мой господин, и ничего мне больше не надо, только спать... спать...

Мигель вышел на галерею.

Снизу доносятся шаги, по широкому двору бродят какие-то люди, закутанные в плащи с капюшонами.