Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- Мне жаль вас, Эстер, - тихо промолвил убийца. - Правда, не знаю, кому из нас теперь хуже - вам ли, мертвой, мне ли, живому. Думаю - из нас двоих я более одинок и покинут, Эстер...

Пока Мигель с Каталиноном крадутся в тени под стенами, мать Эстер проснулась от страшного сна и нашла дочь мертвой.

Окаменела в горе. Потом, разразившись воплями, подняла весь дом.

Единоверцы, обступив тело девушки, воздевают руки, рвут на себе одежду, посыпают головы пеплом. Раскачиваясь, запели, рыдая, псалом над мертвой.

Горестный напев долетел и в сад, и связанный Эстебан читает в звуках хора злую участь своей невесты.

Каталинон, седлая лошадей, тихонько клянет вечные скитания.

- Не богохульствуй, - останавливает его Мигель. - За нами идет тень мертвой.

- Как?! - ужасается Каталинон. - Какой мертвой? Неужели та девушка...

- Да, она пронзила себе сердце.

- О, святой Иаков! - заломил руки Каталинон. - Какое страшное дело! Почему она убила себя?

Мигель, не отвечая, поднял коня в галоп и помчался по направлению к Куэнке.

Каталинон с ужасом посмотрел на него:

- Бог покарает вас, сеньор! Человеческую жизнь не возместишь и возом золота...

* * *

Ла Манча, плато, по которому ковылял Россинант со своим драгоценным грузом, странствующим рыцарем, - это широкая песчаная равнина с пастбищами, с уединенными хижинами крестьян, с ветряными мельницами, чьи крылья приводят в движение постоянно дующие здесь ветра; омываемая реками Хигела и Хабалон, равнина эта тянется до среднего течения реки Хукар.

Уже несколько дней скитаются по этой бедной местности Мигель с Каталиноном, ночуя то на чердаках крестьянских лачуг, то в грязных постоялых дворах, то в роскошных покоях больших гостиниц, в которых останавливаются на ночь даже вельможи, направляясь к королевскому двору или возвращаясь оттуда.

Ночь, обогнавшая их лошадей, постелила сегодня им ложе под пробковым дубом.

- Проснитесь, ваша милость, - выбрался из-под одеял Каталинон. Довольно насладились мы нынче ночью холодом и сном.

И Каталинон, дыша себе на руки, принялся прыгать, чтоб согреться.

Мигель встал, растер закоченевшие члены. Увидел невдалеке, у подножья холма, пастушью хижину и стадо овец возле нее.

- Седлай скорее! В путь!

Старик пастух встретил их на пороге, предложил теплого молока, жирного сыру да ячменную, золотисто поджаренную лепешку.

Сидя у костра за завтраком, увидели: спускается с холма высокий старик - кость, жилы да морщины, шляпа шире колеса, на ней платок краснее свежей крови, на бедрах широкий пояс с пистолетом и кинжалом. За ним идет старуха, почти такая же тощая и жилистая, как старик, она размахивает руками на ходу, и шаг ее не по-женски тяжел.

А за спиной у них всходит солнце, румяное со сна, в траве блестит роса, и утро - свежее, как смех девственницы.

Лицо старика напряжено от гордости, замкнуто от недоверчивости, глаза его - молнии, морщины - сам гнев.

- Что это за люди? - спросил пастуха Мигель.

И старый Антонио, с почтительностью к приближающимся путникам, рассказал:

- Это знаменитый разбойник Рамон Куидо, ваша милость, и возлюбленная его, Эксела. Уже много лет живет он с ней в здешних пещерах. Тридцать лет тому назад за голову его был назначен выкуп в сто золотых, - сто золотых, подумайте только! - но его так и не поймали, а потом и забыли. - Тут пастух понизил голос. - И это очень досадно дону Рамону, он все твердит, что за ним по пятам гонятся стражники, хотя это неправда. Но никто не осмеливается ему перечить.

Старый бандит остановился в нескольких шагах от костра и, положив руку на пистолет, окинул Мигеля внимательным взглядом, в котором, за выражением строгости, читались подозрительность, усталость и голод.

- Добрый день, Антонио, - низким басом молвил разбойник. - Здесь безопасно?

- Вполне, дон Рамон. Это - мои гости, сеньор... дон... впрочем, не знаю, кто они, но люди они честные.

- Не верь никому, - нахмурился бандит. - Даже под сутаной священника может скрываться волк.

Затем, обращаясь прямо к Мигелю, он гордо назвался:

- Рамон Куидо.

Эксела ответила на поклон Мигеля трясением головы, облепленной седыми космами, и жадно посмотрела на горшок с молоком.

- Пришел вот позавтракать с тобой, Антонио, - сказал Куидо.

- Это честь для меня, дон Рамон, - с полной искренностью отозвался пастух. - Все, что есть у меня, ваше. Лепешки, сыр, молоко. Угощайтесь, прошу, донья Эксела и вы, Рамон.

- Богатая была у вас жизнь, дон Рамон, - вежливо заговорил Мигель, на что морщинистая возлюбленная бандита возразила:

- Мы - прах на ветру...

И, хрустнув суставами, протянула руку к сыру.

- Богатая жизнь... - задумчиво протянул бандит. - Да, пожалуй! - Он засмеялся, обнажив два желтых зуба. - Да она и сейчас богата. Целые оравы стражников разыскивают меня по всей испанской земле. Но им меня не поймать. Никогда. Ноги мои до сих пор упруги, как у серны, а рука тверда, как камень.

- Хорошая вещь жизнь, - подхватила Эксела, пережевывая пищу остатками зубов. - Но стоит ей однажды остановиться - и она отступает, сохнет, хиреет... Эх, были времена...

- Да! - грозно перебил ее старый бандит, и в глазах его загорается отсвет былого блеска; порывистые и яростные движения рук его дополняют смысл его слов. - Бывали времена - ночь, черная как ворон, дорога меж скал, богач и слуги его, и туго набитые кошельки... А я - предводитель! Внезапный налет - бах, бах, жжжах! - перерезано горло, грудь пронзена, кошельки, полные золота, и прекрасная дама в носилках, главная добыча... Вот это была жизнь...

- Дама, Рамон? Дама? - взвизгнула Эксела, выкатывая на бандита глаза, похожие на ягоды терновника. - Врешь! Я всегда была с вами. Была при всех нападениях, и никогда ты никакую даму...

- Замолчи, - оборвал ее Рамон. - Во всех приключениях обязательно должна быть женщина, и бандит без пленницы - не бандит. Бандит - не обыкновенный человек, бандит - кабальеро...

- У тебя была я! - завопила старуха, яростно раскрывая беззубый рот.

- Чепуха! - разгорячился одряхлевший король больших дорог. - У меня было море женщин, это - главная добыча бандита, сеньор. Это и есть настоящая жизнь.

- Он врет! Врет! - завизжала Эксела, взмахивая костлявыми локтями. Выдумывает все! Отродясь не было у него женщин, кроме меня!

- Откуда тебе знать? - презрительно бросил разбойник, отхлебнув молока.

- Ты мне поклялся в этом, негодяй! Богом и святым Иаковом клялся, что я была и буду единственной!

Бандит наклонился к Мигелю, и по его утомленному лицу пролетела насмешка:

- Верите вы, благородный сеньор, в единственную?

Лицо Мигеля серьезно.

- Верю.

Эксела милостиво улыбнулась ему, а Рамон ухмыльнулся:

- Сеньор верит в чудеса.

- Сеньор еще молод и ждет чудес, - возразила Эксела, и в голосе ее прозвучала легкая насмешка.