Иван Лазутин - Суд идет

Дмитрий успел только подумать: «Неужели опять?!» И вдруг ему показалось, что он медленно погружается во что-то теплое, приятное…

Так люди теряют сознание: бездумно, безболезненно, с ощущением чего-то сладкого, неизведанного.

Два дня Дмитрий провалялся с температурой. На третий почувствовал себя лучше. Во всем теле ощущалась такая слабость, будто целый месяц пролежал в больнице. Подняв с пола окурок, он прижег его и закурил. Вспомнилось детство, когда он с ребятишками, набрав на дороге добрый десяток «бычков», забирался куда-нибудь в канаву или в подсолнухи и курил. Курил до головокружения, до тошноты. Чтобы не опозориться перед товарищами, Митька захлебывался дымом, кашлял, вытирая кулаком слезы, курил. Мучился, страдал, но все-таки курил. Курил, чтобы походить на большого. А сейчас он многое отдал бы за то, чтобы кто-нибудь тогда, в далеком детстве, вытащил его из подсолнухов да так отходил ремнем, чтобы навсегда отбить охоту подражать взрослым.

На столе стоял чайник с остывшим кипятком. Рядом с чайником лежала надорванная пачка печенья. Дмитрий и раньше с таким-то особым теплом в душе думал об уборщице тете Фросе. После ее утреннего прихода, когда она за два часа навела в комнате полный порядок и жарко натопила печку, Дмитрий сбросил с себя одеяло и сразу почувствовал, что к нему прибывают силы. Своим ворчаньем тетя Фрося чем-то напоминала покойную бабку. Даже бранные слова у них были одни и те же: «окаянные», «родимец тебя расшиби», «анчутка». Бывало, бабка ругает его, а он улыбается. От каждого слова ее ругани только теплее и уютнее становилось у него на душе.

Навестить Шадрина тетю Фросю послал старший следователь Бардюков. Узнав от хозяйки, что он второй день не встает с постели, тетя Фрося быстро куда-то сбегала и принесла в граненом стакане, накрытом листком промасленной бумаги, малинового варенья. Решив, что Дмитрий простудился, она начала его лечить. Первым делом принялась за печку. Дмитрий видел, какими глазами посмотрела вошедшая хозяйка комнаты на огромную охапку сухих березовых дров, принесенных тетей Фросей из дровника. Этих дров хозяйке хватило бы на три дня.

После чая с малиновым вареньем Дмитрия ударило в пот. Он уже сменил две пары белья. На улицу выходить не решился — боялся простудиться. Тетя Фрося строго-настрого приказала лежать и потеть. Но вот курить… Убийственно хотелось курить. Один тощий «бычок» только растравил аппетит старого, заядлого курильщика.

Накинув на плечи пиджак, Дмитрий в одном нижнем белье полез под кровать, где, на его счастье, уцелела заплесневевшая папироса, лежавшая у самого плинтуса. Дмитрий тщательно высушил ее у печки и закурил.

Пока в комнате была тетя Фрося, пока дымилась последняя папироска, Шадрин еще мирился со своим одиночеством и с тем, что случилось в его жизни. А случилось ужасное. Ольга арестована. Навалилась тоска. Да такая берущая за самую душу тоска, что Дмитрий не мог больше лежать в кровати. Встал, оделся и принялся нерешительной походкой вышагивать от кровати к двери, от двери к кровати.

«Подлец!.. Трус!.. Омерзительный, маленький человечишка-следователь!» — стиснув зубы, скандировал Шадрин, припоминая пощечины Ольги и ее последние обидные слова. — Ты права, милая. Я маленький и жалкий человек, который в угоду формальностям готов проклясть саму правду, саму честь и даже совесть. Надо что-то придумать!.. Неправда, можно найти выход из этого страшного лабиринта формальных улик. Я поговорю с Бардюковым. Я расскажу обо всем Кобзеву, они поймут, у них за плечами опыт. Они разгадали много загадок и шарад…»

Шадрин ходил по комнате до тех пор, пока не услышал над головой четыре удара стенных часов.

— Хватит! К черту болеть! Эдак сгниешь в этой сырой кротовой норе!..

Шадрин оделся и вышел во двор. Никто его не остановил, никто не удержал. Хозяйка, которой тетя Фрося наказывала смотреть за больным и «никуда не пущать», проводила Шадрина недобрым взглядом. Она сразу же кинулась открывать дверь, чтобы тепло из комнаты жильца расходилось по всей квартире…

Через час Шадрин был уже в прокуратуре. Больше всего он боялся столкнуться в коридоре с Ольгой.

Завидев Шадрина, тетя Фрося всплеснула руками.

— Ох, господи! Какая нелегкая тебя принесла? Ты посмотри на себя, ведь еле душа в теле, а ты встал!

— Ничего, тетя Фрося, ничего, все пройдет. До свадьбы все заживет, — пробуя улыбнуться, ответил Дмитрий. Но улыбка получилась жалкой.

Первое, за что взялся Шадрин, войдя в свой кабинет, было дело Анурова. Оно лежало в сейфе. Листая страницы, он подумал: «Допрашивал сам Бардюков, его почерк».

Дмитрий внимательно прочитал протокол допроса и очных ставок, которые прошли без него. Однако зачем понадобилось повторять эти допросы — он не понимал. «Наверное, прокурор мне не доверяет, приказал вновь повторить допросы», — подумал Шадрин, сравнивая ответы, записанные Бардюковым, с теми, которые занес в протокол он, Шадрин.

Дмитрий поражался полнейшему, вплоть до мельчайших деталей, совпадению в показаниях. «Да, все это нужно было Богданову».

С затаенным страхом Шадрин перевернул лист, ожидая, что на следующем будет протокол допроса Ольги. Но — он ошибся. Вместо протокола допроса к делу была подшита небольшая бумажка — подписка о невыезде. Дмитрий отшатнулся на стуле. Он буквально ничего не понимал. Три дня назад он своими руками подписал постановление об аресте Ольги и Мерцаловой, а тут вдруг подписка о невыезде, написанная рукой Ольги.

Шадрин принялся листать дело назад и нашел в нем постановление прокурора об аресте Мерцаловой. Значит, Лиля была уже в тюрьме. «Почему? Почему Мерцалова арестована, а Ольга нет? Тут что-то непонятное. Неужели Богданов замышляет какой-то новый, хитрый ход? Но ведь тогда должно быть все наоборот: Ольгу нужно арестовать, а Мерцалову оставить на свободе, взяв с нее подписку о невыезде. Ничего не понимаю!..»

Во всем деле не было ни одного документа, говорящего о том, что Ольгу допрашивали. А вот, наконец, и показания Мерцаловой. Дмитрий стал читать их. «Бедняжка, какие вопросы ей пришлось выслушать! — подумал он. — Молодец! Она вела себя с достоинством и как поистине честный человек».

«Нет», «Нет», «Нет», — читал Дмитрий после каждого вопроса следователя. А как она благородно объяснила, на что Ольге понадобилась тысяча двести рублей денег: «По личному делу, на несколько часов». На вопрос следователя: «По какому такому личному делу?» — Лиля ответила резко: «Есть такие личные дела, которые не подлежат оглашению даже в уголовных протоколах». На этом, как видно, следователь осекся и не стал лезть дальше в интимную сторону жизни Ольги, так как понял, что такая, как Лиля Мерцалова, не разрыдается и не разболтает от страха святые тайны. Мерцалова отрицала все: и то, что она и Ольга брали деньги у Шарапова, и то, что Фридман дарил им ценные подарки, и что она и Ольга знали о преступных махинациях Анурова и его компании…