Торгни Линдгрен - Вирсавия

Обстоятельства были просто-напросто чересчур многозначны и сомнительны, чересчур насыщены смыслами. Невыносимо.

Стань на колени! — воскликнул он. И склони голову!

И тут мул его закричал, помазанный царский мул громко закричал от голода, и отвращения, и усталости, и встрепенулся, будто пробудившись внезапно от крепкого сна; и крик его как бы пробудил царя и дал ему избавление, будто сама жизнь позвала его устами мула. Давид быстро отступил на два шага назад, прочь от царя Аннона, который покорно и безропотно стал на колени и склонил голову, и, посмотревши вокруг, он увидел наконец Иоава и воинов, что стояли подле изваяния бога Милхома, и увидел Авессалома, и повозку с венцом, и Амнона, который уткнулся головою в круп мула, словно было это бедро женщины. И он расправил плечи, и вдохнул полной грудью, будто во все время беседы с Анноном забывал дышать, и выпрямился, и, приподнявшись на носках, встряхнулся, и воздел руки, и размял сплетенными пальцами онемевший затылок. Да, царь Давид и вправду как бы пробудился от загадочного и зловещего сна, он осторожно погладил жесткую гриву мула, будто желая поблагодарить его, и вынул из мешочка под плащом вяленую, подсоленную куропачью грудку — это он усвоил еще в ту пору, когда был пастухом в Вифлееме: никогда не выходи из дому, не взявши с собою кусочка вяленого мяса.

И очень быстро, как бы читая из священной книги, которую давным-давно знал наизусть, отдал он необходимые распоряжения Иоаву и воинам: как поступить с побежденным Анноном, как обойтись с женщинами и детьми, какой участи предать мужей, как поступить с немногим уцелевшим скотом, как собрать золото и серебро.

А затем он повернулся, как будто Аннона уже вовсе не было, и пошел прочь от палат, он взял Равву, совершил то, что должно было совершить.

На возвратном пути он бросил взгляд на двери, где давеча стояла та женщина, похожая на Вирсавию. Но там никого не было, наверное, женщина стала чьею-то добычей.

Мула своего царь Давид вел под уздцы, позади него шли Авессалом и Амнон, Авессалом присматривал за повозкою и венцом; весь народ его теперь грабил Равву, но царь как бы и не видел этого.

Давид и сыновья его, Давид грыз куропачью грудку, и единственный, кто поистине смотрел победителем, был Авессалом.

Первую ночь после того, как Давид и весь народ покинули Иерусалим, Вирсавия не сомкнула глаз. Едва сон пытался смежить ей веки, как перед глазами ее являлись ужасные образы: Давид с кровоточащею раной в груди, Давид оскопленный, Давид с отрубленной головой.

Любовь ее к Давиду стояла во всеоружии у дверей опочивальни.

Рано утром она разбудила слуг, спавших за порогом, и велела приготовить повозку для нее и Мемфивосфея, а для Шевании оседлать мула.

И в рассветных сумерках, как раз когда овцы проснулись и начали щипать траву, отправились они в путь, следуя дорогою Урии; Мемфивосфей еще спал, спящего слуги принесли его в повозку, ту самую крытую повозку, которую царь Давид получил в подарок от царя Фалмая, отца Авессаломовой матери. Шевания сидел на муле прямой и одеревенелый, он почти не имел навыка в искусстве верховой езды, прежде ему лишь раз-другой довелось проехать верхом по Иерусалиму, для развлечения. У Хосы, сторожа при винных погребах, он попросил взаймы меч, был это медный меч, короткий, вроде кинжала, с рукоятью в виде мужского члена. Но какой-никакой, а все-таки меч.

Ночевали они за Иорданом, в Галааде, Вирсавия и Мемфивосфей спали в повозке, Шевания — под деревом теревинф.

Вирсавия думала, что они придут к Равве в начале сражения, что она успеет остановить Давида, прежде чем постигнет его что-нибудь ужасное и непоправимое. Но когда они взошли на последний холм перед стенами и взору их открылся город, не увидели они ни народа, ни войска, ни сражения, солнце только-только миновало полдень, городские ворота были распахнуты настежь и оттуда лишь временами доносились вопли и жалобные стенания, но не глас военных труб и не яростные боевые клики, кое-где поднимался к небу дым костров, едва заметных в сиянии солнца, а на кровлях тут и там виднелись кучки детей и одетых в черное женщин.

Шевания ехал теперь впереди повозки, упершись рукоятью меча в седло; они медленно спускались к городу, Вирсавия чувствовала неуверенность и смятение — быть может, это не аммонитская Равва, а какой-то другой, незнакомый город, быть может, они сбились с пути, когда вброд пересекли Иордан, ведь дорога Урии еще совсем новая, в иных местах ее трудно различить.

Когда же они въехали в ворота — стражи их не остановили, там как будто бы вовсе и не было стражей, — то сразу увидели, что сражение уже окончилось, если оно вообще происходило: мертвые тела, крысы, шныряющие тут и там, женщины в слезах. И запах тлена. Но Давида и войска Иоава они не увидели.

Вирсавия ожидала застать в Равве сущее светопреставление, обезумевших людей, которые рубят и кромсают друг друга, и теперь преисполнилась разочарованного страха и изумленного успокоения. И она сказала Мемфивосфею, который сидел с нею рядом, грузно привалившись к подушкам: может быть, они уже отправились дальше?

Я ничего не знаю о том, как покоряют города, простонал он. Не спрашивай меня.

Мемфивосфея увезли в Равву без всякого предупреждения, и он не мог взять в толк почему.

Урия обыкновенно рассказывал о раздавленных грудных клетках и потоках крови, пролепетала Вирсавия, поглаживая кончиками пальцев свои сосцы — так она делала всегда, когда была смущена и озадачена.

Рассказы воинов подобны болтовне женщин у колодезя, устало сказал Мемфивосфей. Сплетни да шушуканья возле мнимого колодезя. Выдумки да преувеличения, и более ничего.

Но Вирсавия не могла не взять Урию под защиту, он все ж таки принадлежал ей. Или она принадлежала ему.

Урия был человек правдивый! С его уст не слетало ни слова лжи!

Урия был такой же, как все, упрямо произнес Мемфивосфей. Такой же, как Иоав, и Давид, и Авессалом, и Асаил, и Елханан, и Елика, и Хелец, и Целек, и Игеал.

На это Вирсавия не сказала ничего, перечисленные Мемфивосфеем имена открыли, какая ужасная путаница царила у него в душе, душа Мемфивосфея была как мир до того, как Господь сотворил его, до того, как отделил Он живые существа от вещей, — ведь все эти мужи были разные, ни один не походил на другого, люди перечислению не поддаются.

Их можно исчислить, но не перечислять.

Итак, Шевания ехал впереди. У второго дома, считая от городских ворот, низкого и невзрачного, стояла кучка отроков, они спрятались, когда Давид и народ его шли мимо, а теперь жались к стене и с испугом и любопытством оглядывались по сторонам.

Шевания сидел в седле неестественно прямо и напряженно, короткий меч в правой его руке стоял торчком, будто от возбуждения.