Торгни Линдгрен - Вирсавия

И она повела его с собою чуть на север, вдоль русла потока, — совсем скоро солнце озарит вершину горы Елеонской.

Я не раз задумывалась над тем, что означает твое имя, Шевания, сказала она по дороге.

Ничего оно не означает.

Неужели у него нет вовсе никакого значения?

Нет. Мой отец говорил мне: ты сам должен стараться, чтобы имя твое обрело смысл. Твоя жизнь и твои дела вложат значение в имя твое.

И она спросила его:

Что ты знаешь о причастности?

И он ответил почти сразу же, будто всю свою жизнь готовился дать ответ на этот единственный вопрос:

В причастности возникает наше бытие. Соучаствуя в жизни друг друга, мы создаем самих себя. Без причастности мы не существуем.

Вирсавия ждала совсем иного ответа. Она думала, он тотчас заметит, сколь грозен ее вопрос, даже не вопрос — приговор.

Сначала Господь сотворил человека, сказал Шевания. Но затем Он сотворил из человеков народ. И подобно тому как Он вдохнул дух Свой в человека, Он вдохнул в народ причастность.

Однако же теперь Вирсавия сказала:

Причастность тоже имеет крайний предел. И никто не преступит этот предел безнаказанно.

И вот тогда Шевания вдруг понял, что он сделал, как провинился, преступивши предел причастности, и он увидел себя и всю свою невеликую отроческую жизнь, как видит человек птичку, мелькнувшую в солнечном луче меж деревьев, и увидел, что сам он состоит только из украденного и вины и что жизнь его была непрерывной цепью провинностей, и он подумал: вот и такое возможно, непостоянна причастность, как ветер, непостоянство — единственное, что существует, и оно объемлет меня со всех сторон.

И Вирсавия велела ему отвернуться от нее, подняла лук, прицелилась под лопатку — то был первый и единственный раз в ее жизни, когда она по-настоящему воспользовалась луком, — и так вложила смысл в его имя: Шевания, пронзенный.

Она ждала, что царь, проснувшись, спросит о Шевании. Но он не спросил.

Но вот что удивительно: он спросил о Соломоне. И Соломон пришел в палатку и помог убрать волоса его, и помазать его елеем, и совершить очищение, и все, что царь сказал, было: да, Соломон, ты тоже мой сын. Даже ты — мое семя.

В Иерусалиме Ахитофел продолжал меж тем подстрекать Авессалома своими советами.

Из твоих людей двенадцать тысяч здоровы, те, что пили золотистое, подслащенное медом вино. Пошли их немедля за убегающим царем, он пал духом и утомлен, народ его разбежится, и еще до вечера царь может быть убит и ты украсишь твой стол его головою, еще до вечерней трапезы можешь ты завладеть отсеченной его головою!

Однако тот совет, который Ахитофел дал ему касательно десяти жен и наложниц, внушил Авессалому осторожность и подозрительность, и он решил послушать также совета Хусия, того, что видел Бога.

А Хусий призвал к осторожности, с ним всегда так было, ту осторожность, что от рождения наполняла его самого, он желал передать другим. Отец твой и его люди могучи в гневе своем, сказал он, они подобны медведице в поле, у которой отняли детей, они — воины ужасные, они никогда не отдыхают, их врасплох не застанешь.

И вновь вспомнил Авессалом мерзкий совет Ахитофела касательно жен, как видно, Ахитофел склонен к преувеличениям и поступкам опрометчивым, если не сказать безрассудным, Хусий же, напротив, поистине обдумывал трудности, хоть и с закрытыми глазами.

И он решил последовать совету Хусия. Он будет ждать, соберет к себе всех воинов, которых можно отыскать в этой земле, что была теперь его царством, а потом, в свое время, сойдется с Давидом на поле брани и уничтожит его.

Но Ахитофел не мог стерпеть, чтобы советы его отвергались, он призвал имя Господа и имя Вирсавии, ведь она была дочерью его сына. Если бы она была здесь! — вскричал он, не сознавая, сколь неприлично и предосудительно было бы ее присутствие у Авессалома, он был вне себя от гнева и ожесточения, оттого что царь Авессалом предпочел его советам советы Хусия; Хусий поднял веко свое и сострадательно посмотрел на Ахитофела, он видел, что ярость Ахитофела божественна, но все-таки поддержал своего царя: да, подожди твоего часа, собери войско, которому достанет силы истребить весь народ Давидов, не позволяй поспешности сердцу твоему!

Когда же Ахитофел пришел в себя, он оседлал осла и поехал в дом свой, в Гило, он оставил Авессалома, даже проклял его и, воротившись домой, поделил наследство свое между сыновьями, а потом повесился на балке перед домашним жертвенником, удавился пред очами Господа, Хусий же распространил слух, что удавился он петлею из собственной своей бороды.

Из Кедрона Вирсавия, и Давид, и Иоав, и Соломон, и народ пошли дальше через гору Елеонскую к долине Иордана.

Давид меж тем выпрямился на муле своем и время от времени обменивался словами с людьми, что были вокруг, — простыми словами утешения и ободрения, а когда встречали они мужчин и женщин, что, поникнув головою, печально стояли у дороги, он поднимал руки в знак привета, как бы говоря: это всего лишь исход, а после исхода будет возвращение, и даже возрождение.

Когда же иные глумились над ним, и издевались, и предавали его осмеянию за то, что теперь он был отвергнут, когда некоторые даже бросали в него грязью и камнями, он только говорил: оставьте их, ибо не ведают они, что творят, их устами говорит Господь, никто не может возвыситься, не будучи прежде унижен.

На восточном склоне Елеонской горы, на дороге Иерихонской, встретился им Сива, слуга Мемфивосфея, с парой навьюченных ослов, и на них хлебы, мехи с вином и виноградные лепешки. И Давид спросил, куда он направляется.

В Иерусалим, отвечал Сива. Господин мой Мемфивосфей будет иметь ослов, чтобы ездить, и вино, чтобы пить. Он ждет справедливости от царя Авессалома, ведь как-никак царь Саул был отцом его отца.

И прежде чем Вирсавия успела сказать хотя бы слово в защиту Мемфивосфея, Давид решил, что должно отнять у него все его достояние и подарить слуге его.

Да, поистине он почти оправился от колебаний и отчаяния.

Близ Маханаима, у потока Иавок, на том месте, где патриарх Иаков видел воинства ангелов Божиих, они остановились и стали там ждать.

Вирсавия велела послать гонца в Равву к царю Сови — никогда не сможет она забыть милую Равву, сказала она, — и к приемному отцу Мемфивосфея Махиру, который сжалился над Мемфивосфеем, прежде чем над ним сжалился Давид, и к Верзеллию, купцу, что владел родным своим городом Роглимом, вправду владел он всем — домами, скотом, людьми. И велела она сказать им: царь Давид и дом его нуждаются в пище, и палатках, и постелях, и вине, а также и в людях, воинах с мечами, и копьями, и луками.

Все это было теперь приготовлено для них у Маханаима: хлеб, и бобы, и мясо, и мед, Верзеллий прислал от самого Роглима стадо овец, и вина, и сливок, и сыров, что размером превосходили венец аммонитского царя. Прибавилось и воинов: из Галаада, из окрестностей Роглима, пришла тысяча воинов, из земли Аммонитской — три тысячи, из Маханаима и страны Гадовой — общим числом пять тысяч, и воины продолжали стекаться к ним со всех сторон, город Маханаим не вмещал такого количества, Давид и Иоав приказали главной их части расположиться у переправы, где Иаков, когда еще не было народа, боролся с одним из сынов Божиих и победил его.