Игорь Гриньков - Периферия, или Провинциальный русско-калмыцкий роман

Многочисленные народы, русских и украинцев, Сталин выселить не мог при всем своем желании, тогда просто некому было бы воевать. А вот малые народы, после освобождения их территорий, были подвергнуты репрессиям; и не только семьи предателей, но и все население в целом, включая стариков, детей и беременных женщин. Так в декабре 1943 года, среди зимы, практически все калмыки были в кратчайшие сроки погружены в вагоны для скота и отправлены на спецпоселения в Сибирь и Казахстан. Сколько народа добралось до конечных пунктов, указывается в специальной исторической литературе, посвященной теме депортации. Но гибли сотнями и тысячами. Военнослужащих-„инородцев“ под предлогом переформирования снимали с фронтов и также отправляли в Сибирь.

С русскими и украинцами ничего не забывавший Сталин разобрался после войны. Советские военнопленные, освобожденные из немецких концентрационных лагерей, в своем большинстве переместились за Урал, теперь уже в лагеря свои — советские, но от этого не менее гибельные, с ярлыками „предатели“ и „враги народа“. Да и психологически это было непереносимо: одно дело — в плену у врага, совсем другое дело — у своих, и ни за что. Ведь еще в начале войны, когда в плен попадали миллионы советских солдат и офицеров (по другим данным — сотни тысяч), Верховный Главнокомандующий изрек: „В Советской Армии нет военнопленных, есть предатели!“

На этом основании он отказался от услуг Красного Креста, поэтому плененные красноармейцы были единственными, кто не пользовался помощью этой гуманитарной международной организации.

Олег слегка перевел дух, напряженно ловя состояние и настрой аудитории. Убедившись, что слушают внимательно, продолжил:

— Война, ребята, дело всегда грязное, кровавое, и слово „справедливость“ к ней не относится. Наши бывшие союзники, напирая на тему сталинских репрессий, забывают об одном факте, который также не очень их красит. В конце 1941 года, когда Англия и Америка находились в состоянии войны с Японией, японская авиация одним ударом уничтожила весь Тихоокеанский военно-морской США, расположенный в Перл-Харбор на Гавайских островах. Буквально через две недели после Перл-Харбор президент Америки демократ Франклин Рузвельт, заметьте, не диктатор и тиран Иосиф Сталин, подписал указ, согласно которому все японцы, проживающие в Соединенных Штатах, 112 тысяч, 78 тысяч из которых являлись гражданами Америки, были помещены в концентрационные лагеря до конца войны. И это притом, что военные действия на сухопутной территории США вообще не велись. Я говорю вам об этом не для того, чтобы обелить сталинскую политику геноцида, а в целях более полного информирования, которое сейчас подается у нас как-то избирательно.

К счастью, здравый смысл калмыцкого народа позволил не увидеть в русских людях источник своих несчастий и не держать на них зла. Местные жители, поначалу настороженно встретившие чужаков — „врагов народа“, вскоре убедились, что ссыльные переселенцы, такие же человеки, как и все, находятся в состоянии на грани физического выживания. Многие сибиряки помогали, чем могли, хотя материально находились едва ли в более зажиточном положении. Пошли смешанные браки. Некоторые калмыцкие семьи остались в Сибири, хотя основная масса репрессированных после хрущевской реабилитации в 1957 году, после долгих 13 лет ссылки, вернулась на свою малую Родину. Тогда же была поставлена точка и в историческом вопросе: инициатор депортации — Иосиф Сталин, исполнители — его подручные из ведомства Лаврентия Берия, которые за проведение ювелирной „армейской операции“ против безоружных людей получили высшие правительственные и государственные награды.

Чувствуя, что ответ сильно затянулся, Олег решил закругляться:

— Вообще-то, друзья, там, где совместно проживают два или более народа, конфликты между ними, пусть даже на бытовом уровне, просто неизбежны. Разница культур, обычаев, вероисповеданий. Человек другой национальности или расы просто на подсознательном уровне воспринимается как „чужак“. Века нужны, чтобы народы притерлись друг к другу. А также терпимость, уважение и элементарное понимание, что у всех нас одна судьба. И разумная государственная политика, разумеется.

Сейчас принято считать, что „золотой век“ калмыков в России пришелся на дореволюционный период. На мой взгляд, это спорное утверждение. В плане религиозном, наверняка, это так и было; при Советах были уничтожены хурулы и преследовались священнослужители, как чуждый элемент. Но сам калмыцкий народ в медико-санитарном отношении находился в ужасающем состоянии. Такие эпидемии, как тиф, оспа, холера выкашивали целые хотоны, высока была смертность, как детская, так и среди взрослого населения. Приехавший в Калмыцкие степи в 1894 году врач Залкинд Семен Рафаилович выявил распространенную, так называемую, краевую патологию: трахому — инфекционную болезнь глаз, туберкулез, сифилис, болезнь почек из-за плохой воды. Можно сказать, что народ находился почти на грани вымирания по причине отсутствия элементарного медицинского обслуживания. Залкинд организовал больницу в Маныческом улусе, нынешнюю Республиканскую больницу в Элисте, и по справедливости считается родоначальником калмыцкого здравоохранения. А сейчас нам снова грозят старые и новые напасти: тот же туберкулез, повальный алкоголизм и вал наркомании, хотя официальные цифры в отношении нее скромные, вполне „благополучные“. Но это кладбищенское благополучие, плотину скоро прорвет.

А, по моему, „золотое“ время для Калмыкии и калмыков пришлось на 1957–1991 годы. Годы всеобщего подъема и энтузиазма, возрождение сельского хозяйства, бурное жилищное строительство, расцвет национальной литературы и других видов искусства. Каждый четвертый шерстяной костюм, сшитый в Советском Союзе, был изготовлен из калмыцкой шерсти. А главное, уверенность каждого человека в завтрашнем дне. И это при многих издержках, особенно при дефиците колбасы, без которой просто жить не могут наши либералы-западники и постоянно напоминают об этом с упорством клинических идиотов: „Зато теперь у нас есть свобода и колбаса“.

Колбасы, действительно, навалом, но есть ее без риска отравления невозможно. Да и не каждому она по карману. Свободы тоже — вдосталь, выбор большой: можно окочуриться от болезни, потому что заплатить за лечение нечем; поступить в „гортоп“, то есть бесцельно топтать городские улицы за отсутствием работы; оказаться в морге с проломленным черепом или ножевой раной; свихнуться умом от окружающей действительности; утонуть в водке; „крякнуть“ от наркотиков.

Даже кривая преступности тогда поползла вниз. Я помню, как в начале 80-х годов начальник Элистинского ГОВД едва не положил на стол партбилет на заседании Бюро Горкома КПСС за то, что „допустил“ за прошедший год семь! убийств в городе. Сколько убийств происходит ежегодно при господах демократах, и говорить не приходится. Нам говорят — это цена свободы. Свободы умереть под забором, в канаве, в подъезде; в подвале, на чердаке; выбор велик!