Ангелина Прудникова - Сосуд скудеющий (трилогия)

Карина пошла к тротуару через хилую березовую рощицу. И вдруг сзади ее кто-то нагнал, обнял, подхватил на руки…

— Сережка, — изумилась Карина, — ты что это? Тебя ведь жена дома ждет!

— А! — презрительно бросил Сергей. — Подождет.

Он прихватил ее губы сильными, жадными губами и, молодой, сильный, веселый, потащил ее дальше, нагоняя уходящих друзей. Почтенные матроны, увидев такое безобразие и вспомнив, что Карина опасна для благополучия Колобка, быстро и умело оттеснили его, взяв в плотное кольцо и защебетав разговорами. Процессия, как бы не замечая ее, двинулась дальше.

Карине было неловко за Серегину выходку. Она, конечно, дело последнее, но ему это может повредить! Она пошла сбоку процессии, не обгоняя, и не отставая от нее: плевать ей на них хотелось. Но матрона, к которой направлялась вся веселая компания, требовавшая «продолжения банкета», с опаской спросила у Карины: «Ты что… с нами?» Ядовито усмехнувшись, Карина поспешила ее успокоить: «Нет, мне просто… в ту же сторону». Больше к ней интереса никто не проявлял. Вадим запел бравурную песню, ему стали подпевать. Через два квартала Карина, махнув, как ни в чем не бывало, рукой, свернула в сторону; дочка ее была у бабушки и, может быть, еще ждала ее, не спала. Сергей было рванулся за ней:

— Карина, пойдем с нами!

Она удивленно взглянула на него:

— Бог с тобой, Сережа.

— Тогда я пойду к тебе. На черта они мне?

— Нет. — Карина мотнула головой в сторону ожидающей, гудящей толпы. — Ты сам знаешь, что не на черта. Иди к ним. «К своим благополучненьким», — мысленно добавила она.

Сергей растерянно смотрел, не зная, на что решиться.

«Туда, туда, бай-бай», — махнула рукой Карина.

Ожидающая толпа взвыла: «Колобок! Мы тебя ждем!»

Колобок растерянно обернулся: толпа уже разворачивалась в шеренгу на проезжей части дороги, собираясь пройтись до конца улицы канканом.

«Бай-бай, Сереженька», — Карина повернулась и исчезла в темноте прежде, чем шеренга успела задрать в первом «па» свои разнокалиберные — тонкие, кривые и слишком пухлые — ноги.

Тибот спустился еще чуть ниже по склону холма и присел на плоский камень: все, дальше идти было нельзя, вон у того кустика пролегает Черта. Она невидима, но он это хорошо знает.

Почти сразу за кустиком, в трех метрах от Черты, лежит старый седой Вир

Тибот мог бы запросто попасть в него камнем. Но не надо тревожить сон старика, хотя поза его и не так естественна, как бывает во сне: он лежит головой вниз, руки подтянуты к горлу, ноги всегда, неизменно скрючены. Седые волосы не шевелятся на голове, будто застыли. Да и как им шевелиться — ветра здесь, внизу, никогда не бывает, — только над головой, где бродят тяжелые, мрачные тучи. Старик лежит здесь уже третий год, и Тибот частенько приходит посмотреть на него, потому что он лежит ближе всех. Остальные, кто уходил когда-то за Черту, смогли уйти дальше: те, кто помоложе, кто смог подольше задержать дыхание, и те, кто догадался просто скатиться вниз кубарем.

Газ прозрачный, и далеко внизу отсюда видно озеро, которое когда-то было живым и безопасным. Вода сейчас в нем свинцового оттенка, рябь не трогает его спокойную поверхность, не шумят, не качаются прибрежные камыши, не проносятся над ним птицы, касаясь крылом воды… Вода мертвая — это раствор того газа, которым земля через озеро внезапно наградила округу, умертвив все живое на многие мили вокруг. Нигде, куда хватает глаз, не видно хоть каких-либо признаков жизни или какого-либо движения. Давно не видно. Но Тибот не обижается на озеро. Он уже свыкся с этим и привык к своему существованию, как будто так было всегда: он был еще маленьким, когда они с матерью оказались здесь, на вершине холма, и еще те немногие, кто догадался спастись здесь, на возвышенности, когда стало ясно, что озеро взбунтовалось и истекло смертоносным газом. Когда погибли от чего-то куры, а потом стали погибать в одночасье овцы, собаки, люди бросились в панике сюда, поняв, что уровень смерти и уровень газа поднимаются. Он остановился, когда от холма осталась лишь небольшая макушка: установить этот уровень смогли ценой жизни нескольких детей и животных, спустившихся с холма ниже, чем это было возможно. Они тоже лежат за Чертой — газ не дает им разлагаться. Тибот когда-то был таким же маленьким, как Котка, теперь он взрослый мужчина, а она так и осталась девочкой и лежит рядом со своей мамой, которая, просидев у Черты, откуда Котку хорошо было видно, с месяц, однажды спустилась к ней и обняла свою девочку…

С тех пор уровень газа не менялся и люди жили здесь. На вершине холма был сделан навес из тонких прутиков каких-то кустов, которые поначалу в изобилии росли на холме. Под ним люди укрывались от дождя. Со временем было съедено все принесенное сюда съестное, и Тибот помнит, как изголодавшиеся люди стали с нехорошим интересом приглядываться друг к другу… Те, кто не выдерживал голода или опасности быть съеденным, сами уходили за Черту. Отряд людей таял. Но всех тогда спас Уво: в том куске вспаханной когда-то земли, бывшего огорода, который был до Черты, он обнаружил червей, которых там оказалось великое множество: неведомым чутьем уловив опасность, они все поднялись в верхнюю часть огорода и просто кишели в земле. На червей Уво тут же наложил запрет и стал распределять их сам, он же вел и учет их, став с тех пор Главным Кормильцем, а значит, и самым главным среди людей на Вершине холма. Это было великое спасение от голода. Для червей сделали огромный лоток, и там они размножались под бдительным присмотром Уво. Он лично раздавал пищу оставшимся в живых людям. Но люди, не веря газу, уходили друг за другом искать другие места — и все они остались лежать на склонах холма. После того, как старый Вир ушел за Черту, их осталось всего трое: Уво, Тибот и рыжая Opa.

Opa целыми днями пела протяжные, рыдающие песни. Тибот занимался тем, что выкладывал из булыжников на лысой, почти уже без остатков растительности, Вершине огромные фигуры людей и животных, которых он когда-то видел в детстве, и еще кого-то, напоминавшего птицу; только вот птица ему никак не удавалась: он так и не смог представить ее по рассказам старших, и потому то выкладывал ее, то разбирал снова. Уво охранял богатство богатств — лоток с червями.

Opa, так же, как и лоток с червями, принадлежала Уво. Но не так давно Уво разрешил Тибету иногда спать с Орой. Почему это Уво сделал, Тибот не мог понять: может, тайно стал побаиваться Тибота, когда тот возмужал и стал реальной опасностью для него? А их мало, и им надо жить мирно. Сколько еще — не известно…

Тибот впервые узнал женщину, — узнал Ору и… полюбил ее, одновременно начав испытывать и другое сильное чувство — ненависти — к хозяину Уво. Но Уво мощнее Тибота, сильнее, всегда начеку и кажется неуязвимым. В одном он слабее Тибота: лишь только Тибот стал любить Ору, она понесла ребенка, чего никогда не бывало с Уво. Она сама призналась Тиботу. И она полюбила тайно его, Тибота, отца своего будущего ребенка, а не стареющего уже Уво. От Уво она не могла никого родить — это главное. Уво доволен Тиботом и не ревнует, как сказали бы люди, — он сам так решил. Но он ничего пока не знает о ребенке…