Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

Нас ежедневно с утра до вечера донимали представители прессы и всевозможные учреждения, частные лица, биржевые маклеры, банки; мы отвечали на сотни телефонных запросов из Америки, Германии, Италии, Франции. Служащих Фредди мучили еще больше, чем нас. В конце концов мы ушли из конторы и, по примеру Фредди, пустили все на самотек. Фредди поступил весьма предусмотрительно, исчезнув из Лондона. Когда он вернулся, самое страшное было уже позади, правда, он клялся, что в Балтиморе ему было ничуть не легче.

Он вернулся на третий или на четвертый день, когда нам уже успела осточертеть вся эта шумиха, и нахально заявил:

— Я же вас предупреждал, что тут будет. Поэтому я и отослал отсюда Пегги и Джо. Но не волнуйтесь. Еще неделька, и шум пойдет на убыль. Вот увидите.

При двух самых важных событиях я, однако, не присутствовал, и хотя Руперт изложил их мне очень живописно и зло, он опустил много подробностей, так что мне приходится их восстанавливать самому — к счастью, я хорошо знаю участников драмы и обстановку, в которой она разворачивалась.

Первое событие произошло вечером, на четвертый или пятый день после отъезда Джо.

Руперт поздно вернулся домой после ужина с Фредди, семейным поверенным в делах Парком и — хотите верьте, хотите нет — Пинком Бендиго. На крыльце своего дома он встретил поджидавшего его адмирала: видно, Лилл сидел где-то поблизости в машине, пока ему не сообщили, что Руперт выехал домой.

Руперт был удивлен, но пригласил адмирала войти. Вместе со своим котелком Лилл крепко сжимал в руке какую-то папку. Не снимая пальто и даже перчаток, он опустился на краешек дивана в нетопленой гостиной. Розовую папку он положил рядом на столик перед трюмо и постучал по ней пальцем.

— Взгляни, пожалуйста, — сказал он без обычных околичностей, — и ты убедишься, что миссис Водопьянова — подосланный к тебе агент. Она должна либо завербовать тебя, либо шантажировать.

— Шантажировать!Меня? — спросил Руперт. — Это уже что-то новое…

— Да, раньше я не поднимал этого вопроса, — согласился адмирал, — но нам давно все было известно. Я тебе ничего не говорил, потому что мы надеялись и так избежать неприятностей.

— Тогда я на вашем месте не поднимал бы этого вопроса и сейчас, — отрубил Руперт. — Это же абсурд!

Адмирал снял перчатки.

— Сейчас все это уже не имеет значения. Но каково бы ни было ее влияние на тебя, тут находятся неопровержимые доказательства. — Он снова постучал по папке.

— Откуда вы получили эти сведения? — спросил Руперт, взяв папку в руки.

Лилл впервые улыбнулся:

— У нас имеются свои источники информации, сам знаешь.

— И вы уверены, что сможете меня убедить?

— Без всякого сомнения.

Руперт положил папку на место и отошел к холодному камину. Так они и стояли, оба в пальто, друг против друга, разделенные стеной непримиримой вражды, одни в пустом доме, где не было ни огня, ни Джо, не слышно детей, не накрыт на столе непременный в Англии чай, нечего выпить и кажется, будто кончилась жизнь.

— Ну, допустим, вы меня убедите. Что я, по-вашему, должен сделать?

Адмирал на минуту задумался.

— Трудно сказать. Может быть, и ничего. Главная опасность в тебе самом, Руперт. Ты это знаешь. Когда я смогу тебе доказать, что ты все время был для них только желанной добычей, мы себя почувствуем спокойнее.

— Понятно.

— И тогда ты сможешь поступать, как хочешь, более или менее.

Руперт снова взял в руки папку.

— Неужели здесь все доказательства? — спросил он.

— Уверен, что тебе их будет достаточно, — сухо проронил адмирал.

Руперт протянул ему папку.

— Нет, адмирал. Мне не интересно.

— Понимаю твое чувство. Но ты сделаешь глупость и проявишь душевную слабость, если не прочтешь. От правды никуда не уйти.

— Мне не нужны бумажки, чтобы знать о человеке правду, — заявил Руперт. — И чем больше вы настаиваете, тем решительнее я отказываюсь. И в этом виноваты вы сами.

— Неужели я так и не смогу тебе втолковать, — в голосе адмирала прозвучало раздражение, — какую беду ты на себя навлекаешь? Неужели ты не чувствуешь, как я к тебе отношусь?..

— Вы можете поступать как угодно, — перебил его Руперт, — это ничего не изменит. Я не сделаю того, чего вы добиваетесь.

— Ладно, — тихо сказал адмирал. — Тогда я должен тебя предупредить: мы постараемся, чтобы миссис Водопьянова не покинула нас. В этой папке достаточно доказательств, позволяющих нам поступить с ней, как она того заслуживает.

— Она пользуется правом дипломатической неприкосновенности, — резко указал ему Руперт. — Вы не посмеете ее задержать.

— В данном случае мы можем взять под сомнение ее право дипломатической неприкосновенности.

— Я вас уже предупреждал, что я сделаю, если вы ее тронете.

— Помню, — с обидой заметил адмирал. — Но неужели ты не видишь, что выбрал путь, который приведет тебя к гибели? Неужели не видишь, что все это обрушится на твою же голову и единственное твое спасение — вести себя не так безответственно. Иначе я ничем не смогу тебе помочь.

Адмирал взял папку и снова протянул ее Руперту, но тот лишь брезгливо взглянул на нее. И снова повторил, что не дотронется до нее и пальцем. Тогда адмирал согнул папку пополам, сунул ее в карман своего темно-синего двубортного пальто и сказал «прощай», словно умывая руки во всем этом деле. Они вместе спустились по лестнице, обменялись у дверей, как принято, рукопожатием, и Лилл зашагал к ожидавшей его машине.

Наутро Руперт позвонил в советское посольство и, назвав себя, попросил Нину Водопьянову. Ему пришлось обождать, а потом другой голос вежливо, но тоном, не допускающим возражений, сообщил, что Нины Водопьяновой нет, она не может подойти к телефону. Руперт передал, что заедет в посольство через полчаса, так как ему необходимо ее повидать.

В посольстве ему открыл дверь какой-то русский, поднявшийся из-за стола с четырьмя телефонами. Он спросил Руперта, по какому он делу. Руперт назвался, объяснив, что пришел к Нине Водопьяновой.

— Пожалуйста, — по-русски сказал молодой человек и проводил Руперта в одну из приемных, где горничная в переднике и наколке накрывала на столике чай.

За окнами приемной виднелся розарий и теннисный корт. Руперт услышал шаги Нины и поспешно обернулся.

— Простите, что я так бесцеремонно ворвался, — сказал он, вставая. — Но у меня не было другого выхода.

— Ничего, — сказала она. — Я вас ждала. Я знала, что вы придете.

— Я могу говорить с вами здесь?

— Почему же нет? Давайте выпьем чаю.

Она жестом показала на поднос, и они сели к столику: она — на диванчик, обитый французским узорчатым шелком, а он — в мягкое кресло. Нина налила ему чай и предложила соленые крекеры с икрой и крабами. Некоторое время они молчали, словно прислушиваясь к своим горестным мыслям и чувствуя в сердце одну только безнадежность.