Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

Все началось со случайного, дружеского прикосновения. Она взяла его за руку — ей было спокойнее от этой невинной близости.

Но близость трудно удержать в рамках.

Его пугало то, что происходит. Они тянулись друг к другу, но все еще сдерживали свое желание, и это его только усиливало. Руперт притянул Нину к себе и почувствовал, что она вырывается. «Her, нет!» — шептала она.

Но он уже не мог побороть себя. Внезапно она уступила, и это его обезоружило.

«Надо уйти!» — твердил он себе.

Но он уже не мог уйти и, хотя ощущал, как что-то мешает не только ему, но и этой сдержанной, преданной долгу Нине, которую он так почитал и которой так восхищался, он знал: уже поздно, Они зашли слишком далеко и не могли остановиться. Вместо этого остановилось время…

█

При свете дня Руперт не в состоянии был объяснить себе, как два порядочных человека могли себе это позволить.

Ведь ничто этого не предвещало — не было ни бездумного заигрывания, ни скрытого влечения. Понадобились необычайные обстоятельства, эта первозданная буря, чтобы толкнуть их друг к другу. Но и когда они завтракали, и потом, когда нехотя копались в земле, отыскивая уже не нужные монеты, он понимал, что все куда сложнее.

— Я виновата и перед вами, и перед вашей женой, — сжав зубы, твердила Нина. — Я никогда себе не прощу…

— Не смей так говорить, — сказал он.

Думала ли она при этом о своем муже? Любит ли она Алексея? Он знал, что любит. Разве в этом можно сомневаться? Они стояли на холме, глядя вниз на бурую пену и водоросли у края воды, и он смотрел, как она молча плачет. Он знал по ком. Она ведь предала и себя.

— Ничего, — промолвил он с нежностью, но до того неубедительно, что ему самому стало больно.

— Нет, чего! Простите, что я плачу. Простите меня, Руперт.

Если бы она повела себя по-другому, легко отнеслась к тому, что произошло, сочла это минутным заблуждением, которое можно тут же забыть, если бы она, наконец, позволила себе вновь уступить страсти — он бы, наверно, ее возненавидел и прожил бы остаток жизни с сознанием, что совершил чудовищный проступок, ничего не получив взамен. Но стыд, который мучил их обоих, разбудил в нем глубокое чувство, которого он прежде не знал.

Алексей ждал их в санатории, на затылке у него красовался большой кусок пластыря, а два сломанных пальца были забинтованы; санитар Гриша все время упрашивал его посидеть.

Он встретил их в холле, на ногах, крича во весь голос:

— Нина! Руперт! Вот и я! — точно это они его здесь ожидали, а не он их.

— Ну, — беспомощно сказала Нина, — что ты еще наделал?

— Ничего, — ответил он с невинным видом. — Мне разрешили приехать.

— Это правда? — спросила она Гришу, абхазца с грустным лицом, который, казалось, заранее покорился всем превратностям судьбы, в том числе и безрассудным выходкам Алексея.

— Правда, — вздохнул Гриша. — Мне было велено сопровождать товарища Водопьянова и следить, чтобы он не слишком много ходил.

— Вот видите! — с довольным видом произнес Алексей. — А там мне одному было скучно.

Руперт внимательно наблюдал за этой маленькой семейной сценой и за Алексеем: ему хотелось понять, не привели ли его сюда, подозрения или ревность. Но нет, натуре Алексея не были свойственны ни подозрения, ни ревность. Он слишком верил в себя и был непоколебимо уверен в своей жене, своих друзьях и в своем замечательном английском друге Руперте Ройсе.

Зато сам Руперт на миг почувствовал острую ревность, и это его поразило.

Шагая по широким полутемным коридорам, Алексей неловко оперся на руку Руперта своей забинтованной рукой — он с открытой душой принимал помощь своего английского друга. Другой рукой он попытался в знак покаяния, а может быть, из бравады нести Нинин чемоданчик, но она сердито отказалась от его услуг.

Руперт шел, привязанный к Алексею знакомой хваткой его железной руки. Он чувствовал себя как узник, прикованный наручниками к своему тюремщику, и, шагая, лихорадочно думал о том, что уедет из России немедленно, завтра же и уж никак не позже чем послезавтра.

█

Немного погодя он попросил Нину заказать разговор по телефону с Джо и с Роландом. Ему пора уезжать. Он выполнил все, ради чего приехал в Советский Союз.

— Да, — тихо сказала она. — Вы правы. Вам надо уехать. — Она уже не пыталась его удерживать, взывая к его привязанности или дружбе. Ей изменило чувство долга, а вместе с ним надломилась и ее воля.

«Надо держать себя в руках, — твердил он себе сурово. — Все кончено. Я совершил непростительную ошибку, но теперь уже ничего не исправишь».

Руперт напрасно пытался себя утешить, он ведь был человек старомодный. Его нравственные устои ничем не отпивались от моральных принципов Нины. Ничто не могло заставить его забыть о том, что произошло.

— Роланд у телефона! — крикнула ему Нина.

Руперт подошел к аппарату и невольно отметил про себя, что они с Ниной снова одни. Алексея отправили в пустовавшую комнату отдохнуть. Но как только Нина передала ему трубку и он услышал далекий голос Роланда, все остальное отступило на второй план.

— Это ты, отец?

Обращение «отец» прозвучало довольно церемонно. Вероятно, Роланд был в одном из тех необщительных настроений, когда он изображал взрослого.

— Да, это я, — прокричал в трубку Руперт. — Как ты поживаешь?

— Спасибо, очень хорошо. Что-нибудь случилось?

— Нет, нет. Я звоню потому, что пора собираться домой, — сказал Руперт.

Роланд немного помолчал.

— А можно мне остаться здесь до четверга?

— Тогда я приеду за тобой в пятницу.

Они сухо и вежливо попрощались, и Руперт повесил трубку.

Нина взглядом спросила его, что сказал Роланд.

— По-моему, он чувствует себя там как рыба в воде, — заметил Руперт. — Хочет остаться до четверга, поэтому закажите нам места на самолет до Москвы на пятницу. Это возможно?

— Думаю, что да.

Они тоже были друг с другом необычайно вежливы, но странное дело: чем дальше они старались друг от друга держаться и чем больше прилагали к этому усилий, тем больше разжигали в себе чувство, которого прежде не испытывали. А оно, в свою очередь, толкало их на близость, которой они так упорно старались избежать.

— Вы можете соединить меня по телефону с Джо? — спросил он.

— Вам придется подождать до одиннадцати вечера, — сказана она. — Я к тому времени вернусь. А сейчас, если я вам больше не нужна, я должна пойти утихомирить Алексея.

— Спасибо, мне ничего не нужно.

— Тогда я пойду.

— Хорошо.

Нина уходила нехотя, и он отпускал ее тоже неохотно. Он вдруг осознал, что последние две-три недели проводил с ней целые дни, а вот сейчас она закроет за собой дверь и уйдет к другому. «Что она будет делать, когда войдет к Алексею? — спрашивал он себя. — Как она будет себя с ним держать? Неужели она будет такой, какой была раньше?»