Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

До сих пор я не замечала других посетителей, теперь я огляделась. В последнем зале, перед лампой из мастерской Фортуни, лампой-треножником, желтый свет которой очерчивал круг на каменном полу, стояли двое парней. Один — высокий и худой, в напряженной, усталой позе, другой — маленький, приземистый, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу. Мое восхищение явно не могло помешать им, и я, пожав плечами, отвернулась от Конрада. Ничего больше не говоря, он отошел к окну.

Я просто не могла удержаться и еще раз обошла все залы, чтобы снова погрузиться в этот нежно-розовый цвет, в эту темную синеву, в это красноватое золото. На секунду я закрыла глаза, и передо мной, как в калейдоскопе, замелькали, смешиваясь, краски и орнаменты. Проходя мимо обоих парней, я заметила, что они разглядывают одну из люстр, каркас которой, восточной формы, был обтянут Фортуни набивным шелковым батистом.

— Эта штука в самый раз для твоей мансарды, — сказал невысокий крепыш с типичным венским говорком и рассмеялся.

За границей я терпеть не могу общаться с земляками. Мне трудно это объяснить, но когда я слышу их диалект, то обхожу их стороной.

— Ты вообще ничего не понимаешь в красивых вещах, — возмущенно сказал высокий парень. — Потому что не хочешь понимать.

— Пошли же, наконец, — сказал крепыш и, шаркая ногами, поплелся к выходу. Второй продолжал стоять, никак не реагируя на его уход. Внезапно я почувствовала интерес к нему. Я встала перед какой-то картиной и стала исподтишка разглядывать его. У него было бледное, удлиненное лицо, на котором прежде всего бросался в глаза большой рот. Высокий лоб с залысинами, ничем не примечательные глаза и нос. Темно-каштановые волосы спадали гладкими прядками на уши. Когда он наконец отправился вслед за другом, я заметила, что он хромает.

Я оставалась в музее еще с полчаса. Потом я вспомнила об ожидающем меня Конраде, о том, что он хотел пойти в эту скучную библиотеку. На ренессансном столике у входа лежала затрепанная книга, раскрытая на странице, где расписывались посетители. Под влиянием минутного настроения я тоже взялась за ручку. Закончив писать, я случайно бросила взгляд на предыдущую запись. Торопливым, неровным почерком там было написано: Бенедикт Лётц. Я уставилась на подпись, я просто не могла оторваться от нее, сразу же поняв, чья это фамилия.

Снова она, эта женщина, о которой я ничего не хочу знать. Клара Вассарей, которую когда-то звали Лётц. «Я же не сумасшедшая, — думала я, — чтобы терять из-за нее покой еще и в Венеции. Значит, вперед, в библиотеку с Конрадом».

Я повернулась к окну. Конрад исчез.

Я искала мужа по всем залам. В музее его не было. Тогда я торопливо сбежала по лестнице во внутренний дворик, снова взлетела наверх, нашла служителя, спросила о своем муже. Служитель с сожалением покачал головой. Некоторое время я растерянно ждала. Какая бы причина ни побудила Конрада покинуть палаццо Фортуни, он не мог уйти далеко, он должен был скоро вернуться. Мой интерес к прекрасным вещам вдруг угас, я смотрела только на дверь. В половине второго ко мне подошел служитель и объявил, что должен закрывать музей. Я апатично кивнула. Дождь усилился. Не раскрывая зонта, я пошла куда-то, не очень уверенная, что иду правильно. Мне никак не удавалось сосредоточиться. Я брела по огромным лужам, механически думая, что скоро начнется наводнение, читала названия каких-то улиц — черные надписи на белом фоне, смотрела на номера домов, доходившие до четырехзначных цифр, надеясь, что стоит завернуть еще за один угол и я окажусь у своей гостиницы, там в нашей комнате сидит Конрад и ждет меня. Но завернув за следующий угол, я растерялась: передо мной был совершенно другой район города, мой взгляд упирался в черные арки Риальто [4] Мост в Венеции. , на грязном указателе было написано «Ferrovia» [5] Железнодорожный вокзал в Венеции. , а рядом, в витрине «Les must de Cartier» [6] «Очень дорогая вещь от Картье» (франц.). . Я повернула назад, бросилась бежать, столкнулась с кем-то, мужской голос произнес: «Scusi, signora» [7] Извините, синьора (итал.). , я даже не взглянула на говорившего. Наконец совершенно неожиданно я увидела театр и вход в гостиницу. Я никак не могла ухватить дверную ручку мокрой рукой, поэтому открыла дверь, толкнув ее коленом, и, забыв о лифте, побежала по лестнице наверх. Комната была заперта. Я снова спустилась вниз и взяла ключ. Не снимая мокрого пальто, уселась на стул и стала ждать Конрада. Он пришел около трех. Сказал, что внезапно я и мое поведение стали ему настолько невыносимы, что он ушел в библиотеку, потом где-то перекусил. Он знает, что поступил неправильно. Но, в конце концов, он тоже человек, иногда и его терпение лопается. Теперь он просит у меня прощения, он понимает, что я беспокоилась.

— Да, — ответила я, — но сейчас все снова хорошо, ты ведь сейчас снова со мной.

Я ничего не сказала ему о записи в той книге.

Во второй половине дня дождь поутих, мы поехали на Giudecca. Уселись на скамейку в маленьком запущенном парке и смотрели оттуда на Sacca Sèssola. Перед нами была серая вода, лишь где-то вдали она сливалась в серебристый конус. На свае сидела чайка. Потом подлетела еще одна, тогда первая поднялась в воздух и прогнала ее. В полете она отводила длинные, тонкие лапки назад, а у самой воды снова вытягивала их вперед, касаясь водной глади. Мимо нас проплывали бесконечные гондолы. Мы бы с удовольствием вернулись домой. Но обратные билеты были действительны лишь на поезд в понедельник вечером.

В понедельник площадь святого Марка оказалась затоплена водой. Пересечь ее можно было, как всегда в таких случаях, по доскам, уложенным на деревянные колоды. Мы с Конрадом сидели в кафе Флориан, когда я заметила на противоположной стороне обоих парней из музея Фортуни. Тот, что пониже, брел по воде в резиновых сапогах, а за его вытянутую руку цеплялся балансирующий на досках Бенедикт Лётц.

Венцель Чапек выслушал рассказ Бенедикта без особого интереса. Бенедикт сыпал подробностями, но Венцель почувствовал, что в этой поездке что-то было не так. Его сын время от времени вставлял фразы, но такие безликие, что Венцель в конце концов спросил, что тому понравилось больше всего.

— Еда, — ответил Руди и громко засмеялся, повернувшись спиной к своему приятелю.

Бенедикт молчал и комкал в руках рекламный проспект, привезенный из Венеции.

— В следующий раз возьми с собой кого-нибудь другого, — сказал Венцель, — Руди — это безнадежный случай.

— Не говорите так, — возразил Бенедикт сердито, — иначе он даже усилий прилагать не будет, чтобы понять неизвестные ему вещи.

— Я один-единственный раз был в Каорле, — сказал Венцель Чапек. — С женой, потому что она хотела поехать туда. Но когда я снова вернулся в мой сад, в мой дом, не было человека счастливее меня.