Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

— Живем вот так вместе день за днем и не знаем друг друга.

Он встал и вышел. Немного погодя он вернулся со старой скатертью, которая лежала обычно на черно-белом телевизоре, и накинул ее на швейную машину.

День был пасмурным, небо заволокло тучами. Время от времени сильные струи дождя барабанили по черным булыжникам мостовой, оставляя на оконных стеклах узкие, светлые дорожки, которые вскоре исчезали. Юлиус Лётц смотрел вниз, на улицу. В это утро он, против своего обыкновения, был еще не одет, хотя время приближалось к одиннадцати. Уже давно он чувствовал себя нехорошо. Правда, кроме непроходящей хрипоты, он не мог обнаружить никаких других симптомов болезни, температура была нормальной, насморк быстро прошел. Однако днем он бывал более вялым, разбитым, чем всегда, у него пропал аппетит. Ему приходилось заставлять себя вставать; то, что вызывало у него раньше прилив энергии и интереса, не доставляло ему теперь удовольствия.

Он сел в свое кресло и попытался почитать историческое сочинение о Лоренцо Медичи, ценный автограф которого он приобрел совсем недавно, но не мог сосредоточиться. Прочитав несколько страниц, он отложил книгу и подумал, что, как уже не раз бывало, проявил легкомыслие, купив на аукционе такой дорогой документ. Страсть к собирательству снова заставила его потратить часть сбережений.

«Ну что ж, если я действительно болен, — думал Юлиус Лётц, — если я вдруг проболею долго и из-за болезни у меня возникнут больше траты, то было бы лучше, если бы я не покупал автограф Лоренцо. Но за мою уже довольно долгую жизнь я почти не болел. Почему же я должен заболеть сейчас?»

Юлиус встал и подошел к большому зеркалу в широкой резной раме, занимавшему почти всю стену. Он увидел свое бледное узкое лицо и поискал глазами складочки возле рта, образовавшиеся от постоянной улыбки и придававшие его лицу неподобающее выражение молодости. Они изменили свое направление и тянулись теперь сверху вниз. Он увидел сетчатую паутинку возле глаз и на висках, заострившийся нос, набрякшие веки. Зеркало отразило костлявую стариковскую грудь, белеющую под распахнутым халатом, тонкую шею, руку с набухшими голубыми жилами, беспокойно поглаживающую лысую голову. «Ну что ж, — подумал Юлиус Лётц, которому всегда удавалось себя утешить, — все бы ничего, только вот женщины, для них я не представляю теперь никакого интереса». Он попытался вложить во взгляд былую неотразимость, но то водянисто-голубое, что подмигивало ему из зеркала, не могло вызвать у него даже усмешки.

Он отвернулся и пошел к письменному столу, чувствуя легкое головокружение. Подвигал головой, чтобы избавиться от него; стараясь не замечать ледяного холода, сковавшего кончики пальцев, сделал несколько быстрых шагов. «Стихи о любви, — подумал он, — как прекрасны стихи о любви Лоренцо, я хочу прочесть их сейчас в утешение, ведь всегда существует переход от красоты, от ушедшего к безвозвратному, до него я и добрался сейчас, остаются стихи…»

Юлиус Лётц не успел додумать до конца эти такие важные для него мысли. Головокружение и ледяной холод уже невозможно было не замечать, они просто-напросто влекли к полу, медленно и, к счастью, не причиняя боли. Когда появилась приходящая прислуга, он лежал на ковре и слабо дышал.

Служанка тут же позвонила врачу и сестре больного, Элле Хейниш.

Бабушка сообщила мне по телефону о состоянии дедушки Юлиуса. Я заявила, что непременно пойду к нему вместе с ней.

Врач определил нарушение кровообращения и сильную слабость, он считал, что самым разумным будет положить пациента в больницу. Дедушка Юлиус, уже снова пришедший в себя, вяло жестикулируя, возражал ему. Я считала, что дедушка Юлиус дома выздоровеет быстрее, но, по мнению бабушки, это зависело от того, найдем ли мы сиделку, которой можно доверять.

— Я бы с удовольствием ухаживала за дедушкой Юлиусом, — сказала я, — но боюсь сделать что-нибудь не так, как надо.

Я сидела у дедушкиной кровати и держала его за руку. Он подмигнул мне и сказал с некоторым усилием: — Жаль, нам было бы весело вместе.

Потом он снова глубоко зарылся в подушки. Чувствуя, что мое присутствие держит его в напряжении, я встала и вышла из комнаты. В гостиной под стулом лежал его халат, брошенный в спешке, когда его раздевали и переносили в постель. Одержимая редко посещающим меня приступом любви к порядку, я подняла халат, при этом из кармана вывалился ключ. Я покрутила его между пальцами и посмотрела на ящик письменного стола. Там не было видно ключа, вероятно, это был тот самый. Когда я была здесь в последний раз, то не отказалась бы от возможности порыться в папках дедушки Юлиуса, тех папках с семейными документами, которые он прятал от меня; теперь мне этого уже не хотелось. Я снова пошла в спальню и положила ключ на ночной столик.

— Сопротивляться бессмысленно, — говорила как раз в это время моя бабушка, — нужно воспринимать реальность такой, какая она есть. Что значит ты не можешь оставить свое собрание автографов? Твои доводы подтверждают, что ты нездоров. Подождем. Я должна полностью полагаться на особу, которая будет за тобой ухаживать.

Дедушка Юлиус потянулся за стаканом с водой, но не достал его. Когда же моя бабушка попыталась взять стакан, он опередил ее: с большим трудом оторвавшись от подушек, он торопливо схватил его и вдруг уронил, вода пролилась на ковер. Бабушка встала, чтобы принести тряпку.

— Он был совсем полный, — тихо сказал мне дедушка Юлиус и удовлетворенно откинулся назад. Когда бабушка вернулась, он закрыл глаза.

— Агнес, — вдруг вырвалось у меня.

— Что ты имеешь в виду? — спросила бабушка.

— Его сиделкой будет Агнес. Она сумеет.

— Я не знаю твою Агнес, — ответила бабушка. — Наводить порядок в твоем доме и ухаживать за больным — это разные вещи. Хотя думаю, работать у тебя нелегко.

Я не собиралась выслушивать никаких возражений. Объявила, что сегодня же пойду к Агнес, чтобы выяснить, захочет ли она взять на себя уход за дедушкой Юлиусом. Агнес живет одна, может быть, она сразу же придет сюда вместе со мной.

— Да, пусть придет, — сказал дедушка Юлиус тихо, — ты слышишь, Кристина, сразу же.

Потом он заснул. Мы сидели, не двигаясь, стараясь даже дышать потише. Слышно было лишь дыхание больного, равномерное, порой прерываемое хриплым вздохом. Бабушку тоже стало клонить в сон. Время от времени глаза у нее смыкались, но она тут же испуганно вскидывалась. Мне кажется, она не боялась за своего брата. Она была убеждена, что с ним ничего не может произойти, пока она рядом. И я отправилась к Агнес.

Я не помнила адреса Агнес. Знала только название переулка. А вот номер дома забыла. Так как я не собиралась обходить все доходные дома и все однокомнатные квартиры, следовало еще забежать домой, чтобы посмотреть адрес. Было семь часов вечера, Конрад, как ни странно, уже вернулся с работы. Я все ему рассказала, он одобрил мою идею нанять Агнес сиделкой к дедушке Юлиусу и вызвался отвезти меня к ней на машине.