Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

— Привет, Руди, — сказала я. — Что за странное место вы выбрали для встречи?

— Вы же не захотели пойти со мной в кафе, — ответил он и отбросил ветку.

— Надеюсь, я не очень сильно опоздала? — спросила я.

Руди помотал головой.

— Пойдем к городу или в противоположную сторону? — спросил он и указал рукой сначала одно, а потом другое направление.

— В противоположную, — ответила я. Он пошел справа от меня.

— Лучше слева, пожалуйста, — сказала я. Он переместился влево.

Когда я сошла с трамвая, мне пришлось расспрашивать прохожих, чтобы добраться до этой аллеи: движение транспорта было здесь запрещено. Я злилась на себя, на Руди, на это странное свидание, которое казалось мне теперь бессмысленным.

Потом мы не спеша брели вперед, и Руди пытался завязать разговор, а я не торопилась помочь ему в этом; на аллее нам изредка встречались люди: матери с детскими колясками, старики, время от времени какой-нибудь мужчина с собакой; наши ноги скользили по мокрым, бурым листьям, и влажный воздух холодил лицо и руки; тогда я и подумала, что мое решение увидеть Руди Чапека было абсолютно правильным. Я созрела для перемен.

— Я живу здесь, недалеко, — объяснил Руди.

— Приятный район, — сказала я, стараясь не замечать труб близлежащих доходных домов. — Большая квартира?

— Собственный дом, — ответил Руди, буравя куртку кулаками и тихонько посвистывая. — В очень зеленом месте.

Он показал на холм справа, на вершине которого можно было различить черные силуэты голых деревьев. Это произвело на меня впечатление.

— Ты живешь один в доме? — спросила я осторожно.

— Не один, — Руди рассмеялся. — С отцом. Мой друг Бенедикт — вы с ним, вероятно, родственники — тоже живет там.

Это было для меня полной неожиданностью. Руди не должен был заметить моего удивления. Я стала расспрашивать его о работе, об увлечениях, о том, чем он интересуется. О своей профессии Руди рассказывал с жаром, об увлечениях — сдержанно, интересы и вовсе обошел молчанием.

— Вы же не ради меня пришли на свидание, — сказал он. — Вы ведь хотите, чтобы я рассказал о Бенедикте, прежде чем вы сами его увидите.

— Я не знаю даже, захочу ли я его увидеть, — возразила я равнодушным тоном, — прежде всего я была рада снова встретиться с вами.

— Действительно? — спросил Руди и остановился.

— Действительно, — сказала я.

— Почему? — спросил Руди, и румянец на его лице усилился.

— Потому что вы мне приятны, — сказала я, и это было правдой. — Да, да, вы мне приятны.

Руди подвигал плечами. Потом он вытащил из кармана брюк расческу и причесал волосы на затылке.

— У меня нет машины, — сказал Руди.

— У меня тоже, — сказала я.

— И мопеда тоже нет, — сказал Руди.

— У меня тоже, — сказала я.

— У нас тридцать два фруктовых дерева, — сказал Руди.

— Здорово, — сказала я, хотя уже одно представление об этом навевало на меня страх.

— Вы любите кроликов? — спросил Руди и повернулся ко мне.

— Очень, — вздохнула я и посмотрела ему в лицо. Когда он смеялся, его густые, темные брови углом сходились над переносицей. Мне необычайно понравился этот смех. Я засмеялась в ответ. Мы прошли еще немного молча. Была пятница, примерно четыре часа дня. Руди уже освободился. Я тоже была свободна. Свободна, как всегда, и все же иначе, чем всегда. Конрад сказал, что не знает, когда вернется домой. Я тоже не знала, когда вернусь домой.

— С ним тяжело, — сказал Руди. — Понимаете, это из-за бедра.

— У него это уже давно?

— Врожденное, — ответил Руди. — Это неизлечимо. Сейчас уже ничего нельзя сделать. Нужно только беречься, чтобы не было ухудшения. А он не бережется.

— Неужели действительно ничего нельзя сделать? — ввернула я.

— Может быть, он и не хочет ничего больше делать, — сказал Руди. — Честно говоря, я думаю, так оно и есть. Для него лучше, чтобы все оставалось как сейчас.

— Странно, — сказала я. — Что он делает? Учится?

— Не совсем, — ответил Руди. — Сейчас он работает. Но наверное, он снова вернется в университет. Он здорово соображает. Не то что я. Чего он только не читает!

— Вы наверняка тоже читаете, — сказала я.

Руди надул щеки и медленно выдохнул.

— Да, — сказал он нерешительно, — про историю.

— А ваша подруга, что она делает? — спросила я.

— В данный момент таковой не имеется, — сказал Руди. — Будущее покажет.

— А у Бенедикта есть подруга?

— Он трудно сходится с людьми. Кроме того, он предпочитает одиночество. Вы замужем?

— Да, — ответила я. — Мой муж адвокат. Детей у нас нет.

Дальнейшие вопросы казались нам обоим неуместными. Пока мне было достаточно и того, что я узнала. Я решила еще немного погулять с Руди Чапеком.

Доходные дома скрылись из виду. Теперь по обеим сторонам аллеи располагались невысокие домики предместья, в окружении по-осеннему поблекших маленьких садов. Каждый — построенный и разукрашенный на свой лад и все же похожий один на другой. В одном месте тщательно окрашенные палисады сменились деревянным забором. На растрескавшихся досках было написано: «Клеить плакаты запрещено». И все же на них блеклыми пятнами выделялось бесчисленное количество листков с частными объявлениями, прикрепленных кнопками или клейкой лентой. Сгорая от любопытства, я подошла и попыталась через щель разглядеть, что находится за забором. Странное круглое строение, тоже из дерева, с облупившимся цветочным орнаментом, широкие отверстия в виде арок забиты картоном. Карусель. На картоне виднелись темные потеки, казалось, что он держится лишь благодаря им. Справа от круглого строения стоял заржавевший остов из стали, на нем висело двое качелей в виде лодочек. Прут, на котором крепилась одна из лодочек, был выгнут, создавалось впечатление, что непонятная сила вздымает ее к небу. Везде валялись какие-то обломки, покоробившаяся от дождя и непогоды рухлядь. Под нею можно было различить полозья больших саней. Тут же бродила кошка, она была серой и тощей. Внезапно она вскочила в одну из лодочек, та тихо поскрипывала, но не двигалась. Еще раз показалась голова кошки, ее передние лапы вцепились в темную жесть, казалось, что она хочет раскачать качели. Потом она исчезла окончательно. Я не заметила, что мой нос оказался прижатым к щели, лишь когда я отвела голову назад, то почувствовала, что он болит.

Мной овладела странная подавленность. Я совсем позабыла о Руди.

Стало накрапывать. У меня не было с собой зонтика, и я повязала на голову платок. Руди поднял воротник и спросил, не хочу ли я повернуть назад.

— Нет, — ответила я, — пошли дальше, расскажите мне что-нибудь, все равно что.

Он немного подумал. Потом начал отрывистыми фразами рассказывать о своей матери. О ее болезни, о том, как она умирала, о трудном времени после ее смерти. О своем знакомстве с Бенедиктом, о его переселении в их дом.