Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

Позднее Агнес очень часто упрекала себя за то, что избежала встречи с Барбарой из страха задеть ее чувства, из боязни показаться навязчивой. Ни тогда, ни позже Агнес не могла объяснить себе мотивы своего поступка, просто это случилось так, а не иначе, она не смогла бы поступить по-другому. И все же она чувствовала себя виноватой. Когда Барбара возвращалась, то тоже выглядела изменившейся. Она шла быстрой, уверенной походкой, в ней проглядывала уже не усталость, а решимость. Она как будто видела перед собой впереди какую-то цель. Агнес следовало бы подойти к ней и спросить, почему она была на могиле матери. Может быть, тогда все вышло бы иначе. Но Агнес продолжала как пригвожденная сидеть на скамье, и Барбара ушла из ее жизни, ушла рано и неожиданно, как до этого мать Барбары — Клара. Точно так же разрушив все, чем жила, оставив беспомощное дитя, ребенка, для которого Агнес готова была сделать все, но имела право на очень немногое. С тех пор как у Агнес появилась Кристина, с тех пор как старая служанка находилась рядом с ней, ее дни перестали походить один на другой. Иногда Агнес даже чувствовала себя довольной. И вот теперь ей приходится бояться, что скоро она потеряет и Кристину.

«Я немало пожила на свете и видела всякое, — думала Агнес, шагая с астрами к оранжерее, — как бы то ни было, я вынесла все. Сейчас на меня опять надвигается беда, и я боюсь, что не справлюсь с ней».

— Ну что ж, я сберегу цветы до Рождества, — сказал садовник.

— Хорошо, — ответила Агнес, — только смотрите, не перепутайте их ненароком с другими.

— У меня такое чувство, что я иду к туннелю, — сказала я Конраду по пути от театра к нашей машине. — Туннель — это черная дыра, она поглотит меня. Я не знаю, что ожидает меня там, меня затягивает, и я не в силах этому противиться. Тебе тоже не удержать меня, я исчезну в туннеле.

— Это все пьеса, — сказал Конрад и успокаивающе сжал мою руку. — Она хорошо поставлена, но, должен заметить, мне действует на нервы такое смакование негативных тенденций и тем. Не поддавайся дурному настроению, Кристина.

— Я ведь и не собиралась вести тебя на комедию, — ввернула я. И попыталась не терять самообладания, хотя меня не оставляло чувство, что я иду к туннелю, рука об руку с мужем, который, ни о чем не подозревая, ведет меня туда.

— Слушай, почему ты так медленно идешь? — спросил Конрад. — Давай быстрее, боюсь, как бы не пошел снег.

Обычно мне ничего не стоит немного пройтись после театра пешком. В тот раз путь казался мне бесконечным, и все же я не могла двигаться быстрее. Я пыталась доискаться, откуда появился образ черной дыры, снова и снова возникающий перед моим мысленным взором. Может быть, его породила сцена с темными струящимися полотнищами, серыми тенями и серыми людьми, лишенными мужества жить, бродившими, спотыкаясь, по подмосткам, или он шел от вымученных, монотонных диалогов, в которых говорилось только о том, как бессмысленна жизнь любого, или это просто новая, необъяснимая и поэтому так пугающая меня навязчивая идея, неожиданно завладевшая моим сознанием.

— Мне не хочется идти дальше, — сказала я Конраду. — Я остаюсь здесь.

— Кристина, — он говорил терпеливым тоном, хотя это давалось ему с трудом, — ну иди же, нам ведь совсем близко до стоянки.

— Я остаюсь здесь, — повторила я.

Теперь Конрад пришел в ярость.

— Мне что, прикажешь нести тебя? — спросил он.

— Да, — ответила я, — понеси меня.

Как бы провоцируя его сделать это, я протянула руки ему навстречу, сумка соскользнула с моего плеча и упала на землю. Схватив меня за запястье, Конрад опустил мои руки вниз.

— Вон там кафе. Пошли!

Он потянул меня за собой. Я шла за ним, сначала сопротивляясь, потом все быстрее. Кафе, принявшее нас под свой кров, было прокуренным и убогим. Люди за столиками не принадлежали к нашему кругу. Они повернули к нам головы и, посмотрев на нас, тут же отвернулись. Видно было, что мы им помешали. И тем не менее мне стало лучше. Кофе был горячим и крепким, первые же глотки взбодрили меня. Я облегченно откинулась на спинку стула. На искусственном мраморе столика были видны желтовато-коричневые пятна, выжженные сигаретами. Конрад прикрыл их бумажной салфеткой. Мне стало смешно. Образ туннеля отдалился.

— Что это тебя так веселит? — спросил Конрад раздраженно.

Я кивнула в сторону салфетки и сказала, что на такое способен только он. Резко рванув к себе чашку с кофе, я расплескала половину, кофе пролился на потертую обивку сиденья; взяв бумажную салфетку, я вытерла его. Перед глазами Конрада снова замаячили ничем не прикрытые пятна от сигарет. Он отодвинул свой стул в сторону.

Вошел смуглый озябший человек с пачкой утренних газет. Конрад купил одну и, аккуратно согнув, положил ее возле себя. Я знала: ему хотелось только одного — вернуться домой и читать эту газету в постели. Его привычки были мне хорошо известны. Я и сама не могла объяснить, почему вдруг рассвирепела.

— Почитай ее, пожалуйста, здесь, — сказала я зло и рывком раскрыла газету. — Начинай же.

— Допивай, — сказал Конрад.

— Я присоединюсь к Peace-Women [12] Общественное движение «Женщины за мир». , — заявила я так громко, что на меня оглянулись посетители, сидящие за соседними столиками; говоря это, я показала на крупный заголовок: кампания за ядерное разоружение, против атомной смерти. — Ты же предложил мне чем-нибудь заняться. Я буду перелезать через стены и заграждения из колючей проволоки, спать под полиэтиленовыми навесами, в палатках, готовить чай на лагерном костре, штурмовать взлетно-посадочные полосы, препятствовать выгрузке ракет, часами стоять у бомбоубежищ, я буду делать все, что делают обычные мирные женщины. Ты ведь знаешь, что они даже оставляют своих мужей, чтобы полностью посвятить себя своему делу?

Я наклонила чашку и медленно вылила остатки кофе в блюдце. Я сама казалась себе донельзя отвратительной.

— Принесите счет, — потребовал Конрад.

На меня снова надвинулся туннель.

— Подожди, — сказала я нерешительно, когда Конрад спрятал свой бумажник, — подожди еще хоть минуту.

Конрад молча остался сидеть.

— Ты станешь бороться за меня, — спросила я, — если кто-нибудь или что-нибудь отнимет меня у тебя?

— Да, — сказал Конрад.

— Как? — спросила я.

— По-своему, — ответил Конрад.

Когда мы добрались до машины, действительно пошел снег. Первый снег в этом году, мокрый и быстро тающий. «Завтра, — подумала я, сидя рядом с Конрадом и старательно глядя через ветровое стекло, чтобы не видеть его лица, — завтра все будет казаться лучше».

Я узнала его уже издалека. Он стоял, прислонившись к дереву, и обстругивал маленькую обломившуюся ветку. Хотя он не поднимал глаз, но уже давно меня заметил.