Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

— Мне тоже нужно идти, — сказал Руди и привстал со своего места. Я кивнула в знак согласия, он встал, аккуратно поправил стул, забрал куртку, снова подошел к столу и протянул маме руку. Чуть поколебавшись, она пожала ее, он сказал:

— До свидания.

Она кивнула без слов.

— Пока, — сказала я Руди, он больно сжал мне руку, как это делал всегда, и сказал, но только очень тихо:

— Пока, Кристина.

Я смотрела, как он идет к лестнице, и в это мгновение он мне безумно нравился.

Мама долго искала в сумке пудреницу. Когда роешься в сумке, возникают характерные звуки, внезапно я почувствовала к ним отвращение.

— Оставь, — набросилась я на нее, — когда ты выйдешь на улицу, нос у тебя снова покраснеет.

Мама, привыкшая повиноваться, опустила сумку. По опущенным уголкам губ было видно, что она обиделась на меня. Когда я помогала ей надеть пальто, она сказала:

— Это неправда, что ты дружишь с этим типом.

— Кого ты имеешь в виду? — спросила я.

— Этого Чапека.

— Да, я дружу с этим Чапеком, — ответила я.

— Но, Кристина, — сказала мне мама, — что тебе от него нужно?

— То, чего не могут дать мне другие, — ответила я.

Это не удовлетворило мою маму.

— Как могло случиться, что ты его знаешь? — спросила она тихо.

— Вероятно, потому, что я не такая как вы думаете, — ответила я.

Она беспомощно смотрела на меня.

Выйдя из кондитерской, мы расстались. Мать стала ловить такси, я же решила немного пройтись пешком. Я несколько раз оглядывалась на нее, под конец я уже с трудом различала ее, а она все еще стояла и пыталась, беспомощно размахивая руками, остановить машину.

Впрочем, я быстро перестала думать о ней. Можно было надеяться, что Руди расскажет Бенедикту о нашей встрече, тогда Бенедикт, возможно, заинтересуется и спросит обо мне. Я уже две недели не видела Бенедикта, с того момента, как мы беседовали в библиотеке, а потом я рассказывала ему о себе в вестибюле с деревянными креслами. Я снова видела перед собой Бенедикта; вот он смущенно справляется у своей симпатичной коллеги, нельзя ли ему ненадолго прервать работу, чтобы поговорить со мной; вот он сидит напротив меня с вытянутой левой ногой, отставив правое колено; на его лице замкнутое, скептическое выражение, он слушает меня сначала нехотя, потом с постепенно пробуждающимся интересом. Я снова слышала свой собственный, спланированный заранее, восторженный рассказ о Венеции, о палаццо Фортуни, слышала свою не очень убедительную ложь о проводимых мной семейных изысканиях и об отсутствии сведений о его бабушке Кларе. От меня не укрылось, что при упоминании этого имени он снова замкнулся; когда я описывала свою встречу с Руди Чапеком в квартире Агнес, то снова почувствовала его нежелание беседовать со мной, отвечать на мои вопросы. Я заметила его досаду на друга, который ничего не сказав ему, Бенедикту, выдал мне, где его можно найти. В конце концов он смущенно, но решительно извинился и заявил, что, к сожалению, не может дать мне никаких сведений и должен вернуться к своей работе. А я не могла отделаться от ощущения, что у него нет ни малейшего желания заниматься моей персоной, снова увидеться со мной.

Мне же хотелось, чтобы у него появилось такое желание. Я быстро шла вперед, не думая, куда иду, пробираясь сквозь все увеличивающуюся толпу прохожих, многие уже закончили работу, они хотели еще успеть что-то приглядеть, что-то купить и в спешке неслись от магазина к магазину, растерянно рыская глазами. Потом я оказалась на менее оживленных улицах, зато увеличился поток торопливо мчащихся мимо меня машин. Внезапно я остановилась возле скопления людей, прохожие образовывали полукруг вокруг чего-то, чего я не видела. Кто-то играл на гитаре, издалека слышался звук полицейской сирены. Я попыталась пробраться вперед, осторожно действуя локтями. Перед большим импозантным зданием — позже выяснилось, что это немецкое посольство, — прямо на холодной земле, ничего не подстелив для защиты от холода, сидели парень и девушка. Я не сразу поняла, почему они сидят здесь, неподвижные, застывшие, в подчеркнуто беспомощной позе. Потом я заметила цепи, которыми они обмотали себя с головы до пят. Между ними виднелся деревянный щит с грязным плакатом. «Протест» — было написано на нем ядовито-красной краской, а ниже — «против решения немецкого бундестага о довооружении», а еще ниже — «Уничтожайте новое оружие». Какой-то бородач, прислонившись к стене, наигрывал песни Боба Дилана. Когда полицейские пробирались сквозь толпу, он начал петь.

— Они сами себя приковали, — закричала одна женщина полицейским. — Сами приковали, — говорила она несколько раз и расхохоталась.

Полицейские — их было четверо — подбежали к парню и девушке и попытались сорвать с них цепи. Оба бешено сопротивлялись. Гитарист продолжал играть и напевать дальше.

Я до сих пор не знаю, что подтолкнуло меня тогда. Я вдруг бросилась к полицейским и закричала:

— Оставьте их, они должны освободиться сами.

— Спокойно, — сказал один из них и, крепко схватив меня за запястье, оттеснил назад.

Я снова, спотыкаясь, рванулась вперед, мне удалось ухватиться за мундир, я держала его, крича:

— Оставьте их, они должны сделать это сами, — я все кричала и кричала.

Люди вокруг меня начали в грубых выражениях сомневаться, в себе ли я, кто-то заломил мне руки за спину, чей-то голос произнес:

— Возьмите и ее с собой, она с ними заодно.

Полицейский, который все еще вдавливал мне руки в спину, грубо оттащил меня в сторону и потребовал:

— Покажи-ка свои документы.

— Я их не взяла с собой, — сказала я, ожидая, что сейчас он отпустит меня.

Но меня вместе с парнем и девушкой, с которых за это время сорвали цепи, а также гитариста, запихнули в машину. Все происходящее казалось мне сном, хотя гитарист продолжал бренчать на своем инструменте. Парень и девушка, смеясь, беседовали друг с другом, делали вид, что не замечают меня, они не хотели общаться со мной, не испытывали по отношению ко мне чувства солидарности. Я предельно ясно поняла это, и мои иллюзии исчезли.

В комиссариате ко мне продолжали обращаться на «ты», а когда я заявила, что мой муж — адвокат, мне стали смеяться прямо в лицо. Полицейский, стоявший ко мне ближе всех, хохотал больше других, маленькая капелька его слюны попала мне на подбородок и медленно ползла по нему вниз. Парень, девушка и гитарист уже давно предъявили свои документы, через четверть часа им сказали, что они могут отправляться восвояси. Перед уходом они еще успели довольно злорадно поглядеть на меня. Потом пришел важный чиновник, и я попросила у него разрешения позвонить мужу. Конрада не было дома. Стали составлять протокол, я не знала, что говорить.