Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

— Клара выиграла, — сказал он, когда весь красный появился из-под стола.

Потом он еще раз сунул руку в карман и, торжествуя, показал тот шарик, который должен был находиться в пиджаке Артура Гольдмана. Все рассмеялись. Они стали играть дальше. Стеклянные шарики все быстрее катились по скатерти в красную клетку, стукаясь о бокалы и чашки, меняя направление. Клара превосходила Артура в ловкости, Елена значительно уступала обоим и в конце концов сдалась.

— Вы должны бывать с друзьями и путешествовать, Елена, — сказал Артур.

— Елене следует выйти замуж, — сказала Клара, — замужество — это прекрасно.

Она медленно продекламировала: «Пусть будет цветами усыпан твой жизненный путь, о вечной любви моей ты никогда не забудь».

Забыв толкнуть очередной раз шарик, Лоизи посмотрел на Клару широко раскрытыми глазами. Артур Гольдман сказал:

— Это, наверное, изречение из твоей книги для гостей.

Елена знала, откуда это изречение, и испугалась, что Клара расскажет Артуру о докторе Моне. Но Клара не стала делать этого.

Они решили немного прогуляться и поискать в лесу землянику. Лоизи вызвался предоставить для этой цели свой синий пакет из-под сахара. Они собирались расплатиться, но официанта не было видно. Артур позвал его, официант появился из кухни с полным подносом.

— Сию минуту, — сказал он, идя к соседнему столу, где сидела пара в национальных костюмах. — Ваша жареная курица, — сказал он мужчине и поставил на стол большое блюдо. Господин в коротких штанах потерял свой плохо скрываемый интерес к Кларе и жадно склонился над блюдом.

Никто не ожидал, что Лоизи так бурно отреагирует на это. Мальчик вскочил, стеклянные шарики запрыгали через край стола и затерялись в гравии. Он дико забарабанил кулаками по руке мужчины, который как раз собирался переложить на свою тарелку кусок куриной грудки в золотистой панировке. Куриная грудка упала на землю.

— Она же была живая, она же еще недавно была живая, — закричал Лоизи вне себя и, когда подвергшийся атаке гость снова пришел в себя и грубым движением ухватил его за руки, плюнул в миску с выложенным горкой огуречным салатом.

Артур Гольдман оттащил Лоизи. Мужчина в коротких штанах, покраснев как рак, вскочил, он пытался что-то сказать, держа в руке большую вилку с двумя зубцами, и не мог.

— Вы мне за это дорого заплатите, — закричал он наконец, — дорого заплатите, это я вам говорю!

Он вертел вилкой перед лицом Артура, нерешительно, трусливо.

— Положите вилку, — спокойно сказал Артур Гольдман. Мужчина пробормотал что-то неразборчивое, потом он вернулся к своему столу и бросил вилку на блюдо. Внезапно он снова двинулся назад, но его жена, молча сидевшая тут же, втянув голову в плечи, заставила его снова опуститься на стул.

— Оставь, — сказала она, — чего другого можно ожидать от быдла?

— Официант, — сказал Артур, — принесите господину все, что он захочет вместо курицы. За мой счет.

— Нет, — закричал мужчина, — от такого, как вы, мне ничего не надо, мне было бы противно брать что-нибудь от такого, как вы. Тьфу ты, пропасть!

Он оплатил лишь напитки, послал в сторону Артура еще несколько исполненных ненависти взглядов и ретировался вместе со своей «пейзанкой».

— Что ж теперь делать с курицей? — спросил в отчаянии официант.

Лоизи спрятался под стол и сидел там, судорожно вцепившись в Кларины ноги.

— Вылезай, — сказал Артур Гольдман, — я возьму на себя расходы по похоронам бедной курицы. Господин официант пообещает нам, что похоронит ее, как полагается.

— Да, да, — заверил обрадованный официант и засунул банкноту в бумажник. Но Лоизи, казалось, уже утратил интерес к мертвой курице. Он молча искал стеклянные шарики.

Землянику он собирал без особого энтузиазма. Елена почти ничего не находила. «Мне нужно было взять с собой очки», — думала она, щуря глаза. Артур Гольдман уселся на пень, он выглядел усталым. Клара и тут оказалась самой удачливой, много раз она возвращалась из леса с полными пригоршнями спелых ягод и складывала их в синий пакет. Когда она доставляла свой урожай, Артур Гольдман поднимал голову и улыбался.

Вернувшись к машине, Артур уселся на водительское сиденье, при этом он ничего не заметил. Лоизи же, который хотел забраться в автомобиль с другой стороны, сразу увидел надпись. Кто-то начертил ее пальцем на пыли, покрывавшей зеленую лакированную поверхность автомобиля.

— Жидовская свинья, — громко прочитал Лоизи, не поняв сразу смысла этих слов. Он так испугался, что изо всей силы прижавшись к машине, попытался стереть надпись спиной.

Клара и Елена чуть приостановились, они искоса смотрели на Артура. Выражение его лица не изменилось. Все знали, чьих рук это дело, но никто ничего не сказал.

Артур Гольдман заметил, что обратный путь будет интересным, потому что он поедет другой дорогой.

Летний день незаметно перешел в вечер. Теплый, золотистый свет еще долго озарял края медленно плывущих облаков. Елена Лётц помнила, что они с Кларой по дороге рассказывали друг другу маленькие веселые истории; Елена — про школу, Клара — про свои будни с Агнес. Артур, казалось, внимательно слушал их, иногда он вставлял какое-нибудь замечание. Лоизи развалился на мягком сиденье, время от времени он облизывал палец, а потом сушил его на ветру.

На окраине города их остановили полицейские. Следует ехать очень медленно, потому что идет облава. Объезд невозможен, все другие дороги в этом районе перекрыты. Мимо на мотоциклах с колясками пролетали патрули. В одном из боковых переулков молодые полицейские, держа друг друга за руки, образовали заграждение. Выстроившись в длинный ряд, стояли в полной готовности тюремные фургоны. Лоизи, снова пришедшего в хорошее настроение, едва можно было удержать на сиденье, он вертелся во все стороны, чтобы не пропустить ни одной детали происходящего. Клара и Елена сидели, затаив дыхание. «Хоть бы остаток дня не был испорчен, пусть даже это будет совсем маленькая его часть», — думала Елена. Артур Гольдман осторожно вел автомобиль среди начинающегося хаоса.

Появились и стали приближаться опустившиеся бездомные люди: с криком или молча, жестикулируя, размахивая руками или покорно склонив голову, дерзко протестуя или сознавая безнадежность и безвыходность своего положения, они тщетно пытались укрыться от полиции. Это выглядело как наступление армии призраков, от необычайно жалкого вида которых захватывало дух. Их вытаскивали из подъездов и тайников, выводили из дворов и садов, тащили из подвалов и туалетов, сознательно и безжалостно выгоняли из всех их убежищ. Мужчины и женщины разных возрастов, дети, которые давно уже перестали быть детьми, с цитрами и аккордеонами, губными гармошками и мечами, которые можно было глотать, с грязными билетами лотереи, на которые ничего нельзя было выиграть, со шнурками для ботинок, с замызганными леденцами и лакричными палочками, притворяющиеся калеками, слепые, глухие и немые, с изодранными в клочья повязками, открытыми ранами. Многим же вообще нечего было предложить на продажу, разве что упрек голодающего сытому, упрек, уже давно ставший привычным и потому никого не трогающий.