Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето

Управление безопасности Вены оправдывало свои действия тем, что облава — это единственная возможность справиться с ужасным пороком нищенства в городе.

Артуру Гольдману пришлось остановиться. Группу нищих вели к тюремному фургону, и она перегородила улицу. Послышались брань, грубость в адрес зеленого «Адлера». Полицейский повернулся к пассажирам автомобиля и ухмыльнулся. В группе находился мужчина в светлом плаще, с повязкой слепого на правом рукаве. Его левый глаз был закрыт черной повязкой. Елена сразу обратила на него внимание.

Она обратила на него внимание, потому что он показался ей знакомым, хотя мнимая слепота изменила его. Елена высунулась из машины, чтобы посмотреть на его ноги. Он был в разорванных спортивных тапочках.

— Это же тот самый, который был у нас, — внезапно громко закричал Лоизи и указал на него пальцем. — Это он.

— Кто? — спросила Клара, не отрывавшая взгляда от пола машины.

— Мнимый доктор Мон, — тихо сказала Елена.

На следующий день школьный служитель передал Елене, что звонила какая-то госпожа Вассарей и просила передать, чтобы госпожа учительница пока не приходила к ней.

Елена Лётц ожидала этого. И все же она не знала, чем заполнить пустоту, бездну свободного времени, внезапно образовавшуюся без Клары.

На оставшихся уроках ей с трудом удавалось сосредоточиться. Ученики шумели еще больше, чем обычно, она не обращала на это никакого внимания. Дома ее охватило мучительное беспокойство, толкавшее на бессмысленные поступки. Она сидела над упражнением, которое она проходила бы в эти послеобеденные часы, проходила бы с Кларой, видела перед собой Клару за письменным столом, низко склонившую голову над линованной бумагой, неслышно повторяющую про себя трудные слова. Она слышала осторожные шаги Агнес у дверей библиотеки, видела недовольный взгляд Клары, оторвавшийся от тетради, видела ее профиль, который светлым пятном выделялся на темной зелени тяжелых портьер. Она диктовала «и благодарим Вас за Ваше доверие» и чувствовала, что эта диктовка, эта ученица за изящным письменным столом времен Иосифа I в заполненной ценными книгами библиотеке придают ей самой значительность. Сидя в своей комнате с жалкой мебелью и механически повторяя фразу «и благодарим Вас за Ваше доверие», Елена ощущала боль, причину которой она не хотела знать, потому что тогда не смогла бы ее вынести. Елена Лётц швырнула тетрадь в угол; достав ведро и тряпку, она начала протирать окна в своей комнате. Сначала тряпка была слишком сухой, потом стала слишком мокрой. Елена спрыгнула с подоконника, она плохо рассчитала прыжок и попала одной ногой прямо в ведро с водой. Плача от ярости, она скомкала старые газеты, ведь считалось, что газетной бумагой прекрасно протирать стекла. Но и тут она сделала что-то неверно, стекло становилось все более мутным, грязные потеки на удивление быстро высохли и проступили в виде серых меандров [19] Вид орнамента (архит.). . Елена оставила все как есть, попыталась подготовиться к завтрашним урокам, но не могла сосредоточиться, тогда она прямо в одежде улеглась на кровать. Постепенно она успокоилась, решила, что Клара скоро снова позовет ее. Вечером она собралась навестить брата, хотя и знала, что Юлиус не любит неожиданных визитов. Его не было дома. Со смешанными чувствами она отправилась к сестре Элле.

— Что-то тебя давно не было видно, — сказал ее свояк Отто, но по его тону не было заметно, что он сожалеет об этом. — Ты не приходила к нам по какой-то важной причине? — спросила Элла быстро и с любопытством. Елена отрицательно покачала головой, она знала, ее старшая сестра все еще надеется, что она выйдет замуж.

Елена присела на краешек стула. Она ничего не хотела говорить о Кларе, ни единого слова. Восьмилетний Феликс принес свои школьные тетради и показал безукоризненно выполненные задания с безукоризненными оценками. Он забрался к Елене на колени, ожидая ее похвалы. «Какой он упитанный, — подумала Елена, — и какой послушный». Раньше это никогда не бросалось ей в глаза.

— Он что, не носит кожаных штанов? — неожиданно спросила она свою сестру.

— Нет, — ответила Элла удивленно, — кожаные штаны — это негигиенично.

Отто поинтересовался, оставят ли ее работать в коммерческом училище на будущий год. Елена пожала плечами.

— Так или иначе, у тебя плохие перспективы, дорогая свояченица, — с удовлетворением констатировал Отто. — Я располагаю информацией и могу сказать тебе по секрету, что с будущего года к специальному налогу для бессемейных, введенному на период кризиса, прибавится еще и дополнительный сбор, к тому же немалый.

— Проживу как-нибудь, — сказала Елена.

Элла уселась с пяльцами у торшера, в котором горела лишь одна лампочка. Одной рукой она втыкала иголку в канву, а другой перед глазами держала лупу.

— Снова вышиваешь гобеленовую сумочку? — спросила Елена.

— Снова, — ответил Отто за свою жену. — За них хорошо платят. Туристы от этих сумочек без ума.

— Элле не стоило бы портить глаза, — сказала Елена.

— Элла сама так хочет, — холодно сказал Отто. — Не правда ли, Элла?

Элла не ответила.

— Правда, — сказал Отто.

Они сидели и молчали. Элла отложила пяльцы, чтобы уложить ребенка. Феликс без возражений отправился спать. Когда они вышли, Отто придвинулся к Елене поближе.

— Тебе следовало бы подстраховать себя, — сказал он. — Как-нибудь подстраховать. С твоими знаниями ты могла бы работать и секретаршей. Поинтересуйся. Пошли письма по объявлениям. Даже если ты сто раз напишешь напрасно, когда-нибудь тебе повезет. И прежде всего не забудь отослать автобиографию. От руки. У тебя же безупречная биография, не так ли?

Отто Хейниш с усмешкой смотрел на растерявшуюся, не знающую ответа Елену.

— Если я, человек с немалым профессиональным и жизненным опытом, даю тебе такие советы, — продолжал он, — то лишь для твоего же блага, дорогая Елена. Я вижу свой долг в том, чтобы помочь неопытной молодой женщине моими знаниями. Кроме того, прости мне мою откровенность, я был бы не в состоянии поддержать тебя материально. У меня жена и ребенок, а времена сейчас плохие.

Как будто подгоняемый заботами, он начал ходить взад и вперед. Елена догадывалась, как обстояли дела с расходами Отто на Эллу, она догадывалась, что ее сестра не по собственной воле часами прижимала лупу к уставшим от напряжения глазам или зарабатывала себе боль в плече, вывязывая сложные узоры. Но она, Елена, в этот момент не хотела слышать о плохих временах и собственном неопределенном будущем, не хотела обсуждать эту опостылевшую тему, ей хотелось только одного, вернуться бы назад, к Кларе, в ее красивый, добротный дом, где ни в чем не было недостатка: она хотела сидеть с Кларой на белых лакированных стульях в саду, беседуя о приятных вещах, и чтобы вокруг них суетилась бы Агнес, хотела ехать в темно-зеленом автомобиле Артура Гольдмана, слышать не брюзгливый голос Отто, а веселый голос Клары, говоривший: «Ну, Елена, что мы будем делать сегодня?» Ей так хотелось этого, не может быть, чтобы все кончилось, не может быть.