Мара Будовская - Вечер в Муристане

Впрочем, родителей я не стесняю — мама постоянно на переговорах — не прошли даром уроки Варвары Пак, не зазря она носит свои дутые финские валенки. Папа пропадает на работе. Приходит, моется, ест, спит — и опять на работу. Общаются они через холодильник. Внутри холодильника папа оставляет продукты, а мама — приготовленные блюда. Снаружи холодильника развернулась целая переписка. Право, не знаю, зачем они сюда ехали — света белого не видеть? Правда, я тоже света белого не вижу и счастлив пока.

Насколько я могу быть счастливым без Таи.

Занятия в университете все еще не начались, а вот ремонт в нашей конторе закончился. Меня поселили в небольшой отдельный кабинет, оснащенный японским персональным компьютером и литературой по компьютерной графике. Я погрузился в ее изучение, и уже нарисовал (самотыком, как говорит папа) пару пробных мультиков–заставок: к новостям и к комическому сериалу.

Заставку к новостям Ломброзо продал на какой–то заштатный итальянский канал. Дал мне две тысячи долларов. Этого хватит, чтобы пройти курс вождения и купить подержанную машину вроде Натикова «жука». Про заставку к сериалу он сказал, что теперь по ней надо писать сценарий и снимать. Шутит.

В последнее время я ощущаю, как у меня в башке, на периферии сознания, что–то булькает. Не знаю, как сказать словами, но я просто физически ощутил это побулькивание, когда:

— Когда Цурило с Бумчиком вышли пообедать, а мы с Сонькой играли в морской бой.

— Когда увидел у Бабаривы схемы для вышивки.

— Когда на автобусной остановке подошел близко–близко к рекламному плакату и увидел, что ясная фотографическая картинка распалась на квадраты, каждый из которых содержал красные, зеленые, синие, белые точки

— Когда нашел в фильмотеке Ломброзо и посмотрел фильм Александра Алексеева «Нос», выполненный в технике игольчатого экрана, или pin–screen.

Игольчатый экран — это стол, в который понатыканы иглы таким образом, что когда игла полностью выдвинута, при освещении под определенным углом она отбрасывает тень на один квадратик. Если выдвинуты все иглы, экран черный. Если не выдвинута ни одна, экран белый. Промежуточные состояния могут создавать изображения, близкие к кинематографическим. Или, точнее, к живым.

Моя мечта — компьютерный игольчатый экран. Я хочу рисовать живые картины, неотличимые от настоящих фильмов. Я еще не знаю как, но это булькает во мне, и в конце концов сварится.

Спасибо Бумчику, я наконец–то добрался до Ершалаима. Нет, я, конечно, уже бывал в Иерусалиме. И даже у Стены Плача бывал. С целым автобусом экскурсантов из нашего ульпана. Это не считается.

На этот раз я подготовился, написал записочки Всевышнему, чтобы положить их между камнями Западной Стены. Старался никого не забыть, вспомнил даже просьбу старичка–фотографа Гриши, сына Менахем — Мендла и Песи.

Бумчик говорит, что все исполняется в точности по написанному, но если плохо сформулируешь или не подумаешь о последствиях — результат может оказаться неожиданным. За старичка Гришу я просто попросил, чтобы он был счастлив. За себя попросил увидеть Риночку, стать режиссером, снять Таю в кино, разбогатеть.

Когда касаешься Стены, думаешь о том, сколько поколений твоих предков касались ее до тебя, начиная с разрушения Храма и по сей день. Ты чувствуешь тепло их рук, слышишь их моления. Я не выдержал: «О, Вседержитель! Если Ты меня прощаешь за невольное убийство, яви знак». Тут из ращелины в Стене выскользнула ящерица, спустилась на пол и подползла к моей ноге.

Бумчик взял у служки Сидур (молитвенник, Дедамоня с таким не расстается), и помолился. А потом еще прочел несколько псалмов из книги Теилим. Я тоже помолился, но по–русски и своими словами. ОН меня простит. От Стены мы с Бумчиком пятились, чтобы не поворачиваться к ней спиной. Потом Бумчик водил меня по Старому городу, который весь, кроме Еврейского Квартала, превратился в одну большую арабскую сувенирную лавку. Бумчик знает тут все ходы и выходы, крыши и лестницы. Он знает, где чья территория и кому что тут принадлежит. Он мне все это рассказывал, но я не запомнил.

Потом мне уже надоели сменяющие друг друга лавчонки, и тут Бумчик говорит, мол, обрати внимание, по какой улице идешь. Я посмотрел на табличку с названием — Виа Долороза. И тогда он показал мне девятую остановку Христа, коптскую церковь и монахов. Во дворе церкви стояли сосновые кресты, туристы взваливали их на себя, фотографировались.

— Вообще–то осужденные на казнь несли на себе не целые кресты, а только поперечные перекладины из дерева. Каменные столбы были стационарными. — объяснил Бумчик.

Иконы у коптов, — будто ребенок рисовал. Но потрясающей красоты. В их капелле — вытертые занавеси, старые скамьи, молитвенные посохи.

Через коптскую и эфиопскую церкви мы спустились к Храму Гроба Господня, и у меня было такое чувство, будто это не я тут иду, а просто смотрю себе на диване Клуб Кинопутешествий. Только вот вместо Сенкевича у меня Бумчик.

А Бумчик все вещал. От него я узнал, что, возможно, путь Христа пролегал не по этой улице, а по соседней, и место казни могло оказаться тоже совершенно не тут.

Что улица называется Виа Долороза всего–навсего с 1867 года, что путь Христа восстановили монахи–францисканцы в шестнадцатом веке, а кроме католиков никто этой традиции особенно не хранит.

Место казни тоже определено весьма приблизительно. Когда император Константин решил, с подачи матери своей Елены, сделать христианство официальной римской религией, эта самая Елена отправилась на Святую Землю, чтобы найти и сохранить для потомков святые места. Со дня казни Христа на тот момент прошло почти триста лет.

И каких лет! Иудейские войны, разрушение Храма, изгнание и рассеяние народа. Кто мог указать ей места? Особенно, если учесть, что казнь–то была событием заурядным. Сотни таких казней совершались в городах и весях Римской Империи еженедельно.

Императрица Елена в 325 году нашла остатки трех деревянных крестов и пришла к выводу, что на одном из них был распят Иисус. На месте, где стоит сейчас Храм Гроба Господня, в 135 году были построены Форум и Капитолий. То есть, на Гробе Господнем стоял языческий храм. Правда, к приходу Елены он уже был разрушен.

Бумчик подробнейшим образом рассказал мне, что в какой период построено, и что какой церкви внутри Храма принадлежит, но запомнить это мне трудно. Единственное, что я понял — Храм поделен между шестью конфессиями — католиками, православными, армянами, греками–ортодоксами, коптами и эфиопами. Некоторые святыни буквально поделены на кусочки между этими церквями. Коптам, например, принадлежит один торец Камня Помазания, а эфиопам — другой. Колонна Бичевания поделена вдоль и поперек. При этом, представители разных конфессий не гнушались даже поджогом Храма, чтобы добиться перераздела ценностей.